Она притянула к себе голову Антонова и крепко поцеловала его в губы. Владимир распустил руки, но девушка уже отпрянула, будто и не замечая его трусливого вожделения.
— Ну, слава богу! А то я уж думала — всё, занимать придётся!
Оба поднялись, и девушка церемонно взяла «Штыка» под ручку.
— Такая толкучка везде! — оживлённо болтала она. — Благо что товарищи из московского ЦэКа помогли с билетами, а то бы ещё день на вокзале просидела! Ну, как тебе столица?
— Это мой родной город, — улыбнулся Антонов. — И он изменился. Семь лет назад я покидал чинный, чиновный, нарядный Санкт-Петербург, наступивший сапогом полиции, жандармерии, казатчины, сыска на хмурые рабочие предместья. Бородачи-городовые… Малиновый звон шпор и шуршание шелков… И заглушенно-мощное «аллилуйя» архиерейского хора из переполненного Казанского собора в час литургии. А сейчас…
— А сейчас? — с интересом спросила девушка.
— Я вернулся в непричёсанный и неумытый, но свободный Петроград! — с жаром заговорил «Штык». — Всё как в девятьсот пятом, но гуще, напряжённее, грозовее. Дворцы затаились, будто в осаде, а рабочие окраины воспряли духом!
— Ты так красиво говоришь, — вздохнула Даша, — так складно… Да, слушай, а это правда, что ты комиссаром стал?
— Правда, — гордо признался «Штык». — А тридцатого меня должны будут избрать в Финляндское областное партбюро.
— Должны?
— Всё уже решено, Даша. Послушай…
— А вопрос о восстании решён?
— Однозначно. Послушай, Даша…
— Да-а? — Девушка затянула словцо, смягчая голосок, будто чуяла наперёд, о чём с ней хотел говорить Владимир.
— Я долго думал, — начал он, запинаясь и теряя нить, — я… я ругал себя за нерешительность, а тебя за недоступность и вот… сделал свой выбор. Он очень труден для меня, но… понимаешь, Даша… мне нужно, именно нужно, просто необходимо быть с тобой. Выходи за меня замуж!
Полынова замерла, удивлённо округляя глаза, приоткрывая пухлые губки. Потом губы растянулись в ослепительной улыбке и нежно поцеловали Владимира Александровича.
— Я подумаю, — важно ответила девушка и призналась: — Мне ещё никто не предлагал руку и сердце. Непристойных предложений было сколько угодно, но… ты же меня знаешь!
— Потому и хочу взять тебя в жёны!
— Жена… — произнесла Даша, словно пробуя слово на вкус. — Же-на… Но сначала же я буду невестой, правильно?
— Правильно, — умилился «Штык» и быстренько чмокнул девушку в щёчку. Та не отстранилась, будучи занятой новыми, нахлынувшими вдруг переживаниями. — Поехали, — заторопился Антонов-Овсеенко, — я остановился в «Астории». Найдётся место и для тебя…
— Только чтоб не приставал!
— Не буду, — вздохнул Антонов-Овсеенко и крикнул: — Извозчик! — обернувшись к Даше, уточнил: — Ну, что, едем?
— Едем!
И они поехали.
По дороге настроение Даши неожиданно испортилось — девушка замкнулась, стала холодна и молчалива. Владимир попытался развеселить её, отпустил пару комплиментов, стал откровенно подлизываться, пока не разозлился сам. И тоже надулся.
Минувшие сомнения заново угнездились в его сознании, стали мучить раздором, ослабляя решимость. В самом деле, не глупец ли он? Жениться лишь для того, чтобы обладать девичьим телом! Полноте, что за вздор?! Да тут полгорода бабья, горячего, истосковавшегося по ласке, а миллионы мужиков гниют в окопах! Выбирай любую! Но нет, ему подавай именно эту… А если дети пойдут? Куда только денется изящная, немыслимо тонкая Дашина талия! Разнесёт Дарью Антонову, станет она переваливаться по-утиному, таская огромное пузо… А после — вопли чада по ночам, грязные пелёнки, тёплое молочко в бутылочках, подгорелая каша, скучная ругань из-за ничего… Семейное «счастье».
Даша неожиданно придвинулась к Владимиру, прижалась, положила голову ему на плечо. И ледышки в обозлённой душе «Штыка» растаяли. Он блаженно улыбнулся и обнял девушку за плечи.
— Старый ми-ир мы разруши-им до основа-анья, а-а зате-ем… — тихонько запела «товарищ Полынова».
— …Мы на-аш, мы новый мир постро-оим, — подхватил товарищ Антонов, — кто был ничем, тот станет все-ем!..
В номере «Астории», занятом «Штыком», было грязновато, и Даша сразу же напустилась на Владимира:
— Опять у тебя всё разбросано! Когда же я тебя к порядку приучу, господи…
— Да я убирал… — вякнул Антонов.
— Где ты убирал? — Соболиные Дашины бровки гневно нахмурились. — Это ты называешь уборкой? А ботинки почему на ковре? Сколько раз я тебе говорила: разувайся в прихожей! Ты посмотри, сколько грязи наносил! А мне потом ходи по ней. А куртку почему не повесил? Я, маленькая, и то до вешалки дотягиваюсь!
«Штык» решил было подшутить над своим не слишком высоким ростом, но вовремя прикусил язык и склонил голову, смиренно внимая попрёкам.
— У нас слуг нет, — продолжала ворчать Даша, постепенно сбавляя тон. — И кровать не заправлена… А ванну ты мыл?
— М-мыл… — неуверенно ответил Антонов. — Да нет, правда, мыл! С мылом.
Девушка подбежала к окну.
— А что это за купола выглядывают? — спросила она оживлённо.
— Это Исаакиевский собор.
Владимир приблизился к Даше. Сейчас он огладит её руки, переведёт ладони на грудь…
— Вла-адик… — грозно проговорила девушка, и вспотевшие ладони «Штыка» мигом отдёрнулись от её плеч, словно обжёгшись.
Проснулась Полынова поздно и долго валялась на огромном ложе, зевая дивным ротиком и разглядывая высоченные потолки.
Владимир всё ж таки домогался её, но она не уступила. Не те времена! Довольно женщине прятаться за широкой мужниной спиной, её место — рядом, чтобы в ногу, рука об руку идти одной дорогой, вместе одолевая трудности. А Владик — он какой-то несерьёзный, немного даже ненастоящий. Вроде и революционер, но где суровое, волевое лицо борца? Стальной взгляд? Твёрдость черт? Не зря же матросы-балтийцы прозвали его «большевистским попом» — за длинные волосы и певучесть речи…
Даша прислушалась — в номере было тихо, лишь неразборчивый говор доносился с улицы. Владик убрёл в Смольный, она осталась одна.
Соскочив с постели и стянув с себя ночную рубашку, девушка на цыпочках подошла к зеркалу, оглядела критически своё тело, шлёпнула себя по тугой попе, провела ладонями по плоскому животу, приподняла, сблизив, две упругих груди. Хороша! Ей-богу, хороша! Но только Владимиру все её прелести не достанутся. Обойдётся.
Вытряхнув из саквояжа свои вещи, Даша надела бельё и примерила длинную чёрную юбку. Вместе с белой блузкой и кофточкой выйдет очень даже ничего. Или оставить гимназическое платье? Вздохнув — выбор всегда трудно давался ей, — девушка покрутилась перед зеркалом, облачившись в платье.
