Полынова не таскала с собой в багаже ни пудрениц с пуховками, ни щёточек с кисточками, ни разных помад и духов. Даже лифчика она не носила, стараясь приблизиться к идеалу женщины в новой жизни — похожей на мужчину, тонкой, стройной, как юноша, чтобы быть повсюду товарищем и спутником мужчины, чтобы выполнять любую работу.
«Я и так красавица! — с удовольствием подумала девушка. — А мазаться да пудриться — это так буржуазно…»
Даша стала расчёсывать волосы — и задумалась. В этом году ей исполнилось двадцать три, а она до сих пор не была с мужчиной. Ни разу. Никак. Не делила ни с кем одну постель — как вчера уговаривал Владимир. Несносный, он горячо клялся, что даже пальцем её не коснётся. Просто, говорит, полежим рядом… Не вожделея, как Тристан и Изольда. Ага, щас!..
Девушка скорбно улыбнулась. Боже, как она изменилась, как всё перевернулось в душе… Три года назад, когда ещё не было войны, она редко задумывалась о прелюбодеянии, в смущении и страхе отгоняла от себя «стыдные» позывы. Само выражение «плотские утехи» звучало для неё ругательством, поскольку относилось к греху, к пороку.
Революция отменила грех, освободила желания из-под гнёта буржуазной морали, но… что-то продолжало мешать Даше «окунуться в пучину разврата», отбросить покров стыдливости. Какой-то внутренний стержень, укреплявший душу, никак не хотел в ней ломаться…
«Наверное, не моя в том вина», — решила для себя Полынова. Просто не встретился ещё тот мужчина, которому она могла бы принадлежать, не оскорбляясь самим глаголом «отдаться».
— Я его встречу, — пообещала себе Даша, глядя на себя в зеркало, и ткнула пальцем в пол: — Здесь, в Питере. Строго обязательно!
Напевая, она поспешила на улицу, продолжая думать о сложной девичьей судьбе.
…Владика она встретила этим летом, в цирке «Модерн», где шумел митинг на тему «Текущий момент», и этот молодой мужчина с умным лицом, в очках, ей понравился. Владимир был похож на художника — те же длинные, растрёпанные волосы, обвисающие усы. Красивые речи и взгляд романтика.
Опьянённая красными флагами и звуками «Интернационала», Даша взирала на Антонова с восторгом и трепетом, наблюдая рядом с собою всамделишного революционера. Но не такая уж она и дурочка была, чтобы не разглядеть в «Штыке» изъянов и червоточин.
Слаб оказался Владимир, мужественности в нём не было, той брутальной твёрдости и решимости, которая и красит сильный пол.
И за такого замуж? Ну уж дудки!
…На Большой Морской, которую все сокращали до просто Морской, было людно — и грязно. Урны переполнены, они уже скрылись под вонючими кучами мусора, тротуары заплёваны шелухой и захарканы, ветер разносит обрывки листовок, ворошит серую бумагу плакатов, на улице грудами киснет навоз.
Мимо летели редкие грузовики и автомобили, извозчики свирепо кричали: «Па-берегись!» — а люди, все в одинаковых серых пиджаках или шинелях, часто с красными бантами, не шли целеустремлённо туда-сюда, а сбивались в кучки, сидели на ступенях, фланировали, беспрестанно лузгая семечки.
«Издержки революционной демократии…» — вздохнула Даша, член РСДРП (б) с прошлого года. Она задумалась, соображая, идти ли ей к магазину парижских мод мадам Дюклэ или не стоит, да так и не выбрала. Наметить дальнейший путь, который изменит всю её жизнь, Полыновой помог случай.
Девушка поравнялась с опрятным гражданином лет пятидесяти, в чёрном котелке и демисезонном пальто, с красной ленточкой на груди. Как раз в это время группка разболтанных, расхлюстанных солдат-запасников, грюкавших нечищеными сапогами, прошла наперерез, чувствительно толкнув гражданина в пальто.
— Эй, вы! — прикрикнул тот. — Поаккуратнее!
— Молчи, буржуй! — процедил рябой солдат, сплёвывая шелуху.
— Какой я тебе буржуй, щенок!? — загремел гражданин в пальто. — Я десять лет на каторге просидел, за таких, как ты, сражаясь с царизмом!
Рябого явно тянуло на ссору, но товарищи утянули его силком, трусливо пожелав не связываться. А то как бы чего не вышло…
Фыркая от возмущения, мужчина в пальто обратился к Даше:
— Не хватает у граждан сознательности, — горестно проговорил он.
Девушка важно покивала и сказала:
— Ну так что ж вы хотите, они только в феврале сбросили гнёт царского режима! Время нужно, чтобы все прониклись, — полгода хотя бы. Как раз к тому времени и деньги отменят. Клозеты мы отделаем золотом, а трудящиеся будут брать всё, что нужно, в общественных кладовых!
— Да ну! — восхитился гражданин в пальто и приподнял котелок: — Позвольте представиться: Иннокентий Кольцов. А вот позвольте, барышня, поинтересоваться… Эти ваши кладовые, общественные которые… Значит, все будут из них брать — еду, одежду, обувь… Так?
— Да… — подтвердила Полынова, чувствуя подвох.
— Хм. А кто ж тогда будет туда всё складывать? Откуда оно возьмётся? Кто будет печь хлеб, шить платья, тачать башмаки?
— Странный вопрос! — удивилась Даша. — Сами же трудящиеся и будут.
— Ой ли? — прищурился Кольцов. — А вы посмотрите кругом — солдаты отказываются воевать, рабочие не хотят идти на смену… Кто же их заставит работать?
— Революционная сознательность… — весомо начала девушка, но её визави невесело рассмеялся.
— А не с неё ли мы и начали наш разговор, барышня? — вздохнул Кольцов. — На колу мочало, начинай сначала… — и он чопорно поклонился: — Желаю здравствовать.
Даша поджала губки и независимо поцокала каблучками в сторону Дворцовой площади.
Глава 3
РЕВОЛЮЦИЯ ЧУВСТВ
Из сборника «Пять биографий века»:
«Когда началась война с немцами, студент Авинов шествовал по Невскому с трёхцветной кокардой в петлице и вдохновенно орал: „Смерть бошам!“.
В четырнадцатом он снял с себя студенческую шинель и надел солдатскую — пошёл на Великую войну
[13]
„вольнопёром“, вольноопределяющимся 1-го разряда.
[14]
В том же году Авинова произвели в прапорщики, а к лету семнадцатого он уже щеголял в золотых погонах поручика.
Род Авиновых восходил к новгородскому боярству, не склонившемуся перед московскими государями, оттого и обойдённому царскими щедротами. Вот и в Кирилле Антоновиче взыграла гордая кровь предков, любивших стучать себя в грудь и бросать вызов всему миру: „Кто против Бога и Великого Новгорода?!“.
Свои звёздочки на погонах он заслужил кровью и потом, не шаркая по штабным паркетам. 8-я армия, Юго-Западный фронт — вот где крепчали дух и тело бывшего студента.
