Воля генерала Корнилова собрала у Новороссийска все суда, способные перевозить войска, — по затее Верховного правителя высадка десанта в Керчи, Феодосии, Ялте, Севастополе должна была пройти быстро и слаженно, развиваясь в молниеносную войну за Крым.
— Саид! — окликнул Кирилл Батыра. — Абдулла с тобой?
— Тута он, сердар! — отозвался текинец.
Капитан «Кронштадта» каперанг Мордвинов приказал спустить трап и сделал жест, прикрикнув:
— Заходим! Заходим!
Авинов пропустил вперёд всех своих и сам поднялся на борт. Следом затопали бойцы-кавказцы. Постукивая по трапу палкой, взобрался полковник Тимановский, командир 1-го Офицерского.
— Известно, куда нам плыть, ваше высокоблагородие? — спросил Кирилл.
— Моряки говорят: «Ходить», — улыбнулся «Железный Степаныч», раскуривая трубку. Попыхтев, он добавил: — В Ялту.
Авинов огорчился.
— Что? — фыркнул Тимановский. — Надеялись штурмовать Севастополь? Уверяю вас, капитан, всем достанется! Там и большевики, и немцы, и малороссы, и татары… И все против нас!
Постепенно палубы «Кронштадта» заполнились. Не задерживая очередь, транспорт отчалил, медленно покидая бухту.
К концу дня караван судов под конвоем боевых кораблей лёг на курс.
Зелёный, вогнутый отвес Ай-Петри походил на застывший водопад, разбившийся у подножия в белую, крупчатую пену домишек. Ялта.
Издали город чудился вымершим — ни малого движения, ни звука громкого. Тускло отблескивали немногие уцелевшие стёкла гостиниц «Россия» и «Франция», прозрачно зеленели раскидистые платаны.
«Кронштадт» плавно вошёл в Ялтинскую бухту. Опережая транспорт, взрезал воду острым носом эсминец из «новиков» — Авинов не разобрал его названия. Но город ничем не ответил на вторжение.
Забегала палубная команда, готовясь к швартовке, а Кирилл по-прежнему был напряжён, не доверяя тишине, уж слишком зловеща она была.
Высадка прошла организованно, на двенадцать баллов,
[183]
как оценил кадет Данилка.
С моря подошли «Екатеринодар» и «Св. Николай». Места для причаливания хватало — бухта была пуста, у пирсов в гордом одиночестве качалась яхта «Лукулл», а на рейде болтался прогулочный пароходик «Анапа». У него был сильный дифферент на нос — волны захлёстывали на палубу.
— Не нравится мне это, — проговорил генерал Марков. — Ох, не нравится… Вперёд!
Сергей Леонидович хоть и стал командующим армией, а ходил всё в той же жёлтой куртке, с той же нагайкой в руках. Разве что к портрету генерала стоило добавить чётки — игумен одного из монастырей одарил ими всех командиров Отдельной Кавказской. Достались чётки и Авинову — это был дополнительный штрих к той мрачной романтике, что незримым ореолом окружала марковцев. Чёрное знамя с белым крестом… Чёрная форма с белыми просветами… Марковцы будто особо оговаривали временность своего служения Отчизне, ибо были бренны и хаживали на грани с Вечностью.
Авинов вышел к набережной — сразу за кованой решёткой смердела убитая лошадь, запряжённая в плетёную коляску-«корзинку». А дальше… А дальше под ветром качались десятки, сотни повешенных. Людей вешали на фонарях и на столбах, на деревьях, на балконах, даже на памятниках.
— Порезвились большевички, — процедил Тимановский.
— Вперёд! — глухо скомандовал Марков.
Здание Ялтинского Совета несло на себе следы спешного бегства, похожего на погром, — по улице шелестели листы бумаги с резолюциями и без, под распахнутыми или выбитыми окнами валялись ломаные стулья, на ступенях покоились битые «Ундервуды» и «Ремингтоны». И тишина…
— Да что ж они, — растерялся унтер-офицер Селезнёв, — всех в расход пустили? Весь город?!
Тут, словно переча ему, скрипнула дверь напротив. В щель опасливо выглянула голова в пенсне, с венчиком седых волос вокруг блестевшей лысины.
— А вы кто? — проблеял слабый старческий голос.
— Белая гвардия, — гордо ответил унтер Селезнёв.
Старик отворил дверь чуток пошире, высунулся наполовину, оглядел боязливо улицу — и страх на его лице уступил робкой улыбке.
— И вправду! — заохал он.
— А где все? — нетерпеливо спросил Марков.
Старик равнодушно пожал плечами.
— Кто спрятался, как я, кто убежал в горы… А остальные — вона, качаются…
Лязгнула низкая дверь подвала, за нею показалась голова женщины с растрёпанными волосами. Сбоку вытянул ребёнок — лицо его было очень серьёзным, он смотрел на «дядей с ружьями» пытливо и с опаской дворовой собачки, словно спрашивал глазами: а ты меня не ударишь?
— Вперёд… — буркнул командующий армией. На хмуром лице его прорезались желваки — видимо, жалел командир, что поздно прибыл, не встретил палачей, одни только жертвы обнаружил. А трупов лежало — тысячи. Мужчины, женщины, старые, молодые, расстрелянные из пулемётов, зарубленные шашками.
[184]
— М-мразь… — выдавил Неженцев, подошедший во главе батальона корниловцев. — П-плесень красная!
— Друзья, — сказал Марков, и голос его дрогнул, — вперёд!
Рота за ротой, батальон за батальоном, полк за полком двинулись по дороге на Севастополь.
…Севастопольские бухты в те первые майские дни больше всего напоминали котёл с дымящимся ведьминским варевом. На северной и южной сторонах кипело яростное сражение — немцы, украинцы, татары, «красные» и «белые» сошлись, чтобы победить или умереть.
Линкоры «Император Александр III» и «Императрица Екатерина Великая» двигались самым малым по Севастопольской бухте, паля изо всех орудий. Над линкорами висели синие облака — слившиеся клубы взрывов при попаданиях, кое-где с бортов, скручиваясь в рогульки, полезла краска, но гиганты яростно сопротивлялись, сея вокруг смерть и разрушение.
Авинов со своими текинцами продвигался по узким улочкам Артиллерийской слободки, мимо белых домиков под оранжевой черепицей, мимо сложенной из жёлтых брусьев стены — остатка казармы Пятого бастиона, мимо ржаво-чёрных туш орудий-каронад, осевших в заросшие брустверы, по Вельботному спуску, Боцманским переулком к Пушечной площади, на Корабельную сторону… И повсюду, откуда ни глянь, с каменной лестницы-трапа или с улицы, синело море. А вода бухты больше отдавала свинцовой зеленью и белесиной — осколки, пули, снаряды месили волны, взбивая их в пену, топорща фонтанчиками.
