А Кирилл всё напрягался, прокручивая в уме, что да как, готовясь к операции, продумывая варианты, хоть и понимал прекрасно, что ничего он загодя не рассчитает, решать придётся на месте, а уж как оно там повернётся — Бог весть!
Огромными стальными рыбами
[187]
зашли подлодки в Золотой Рог. Командир поднял перископ, внимательно огляделся, но ничего особенного не увидел — обычный ночной город. Горят огни, светятся окна домов, кое-где мелькают фары моторов. А вот и знак! В темноте над невидимой пристанью описывал круги фонарь — два круга по часовой стрелке, один — против.
— Всплываем!
Текинцев высадили у причалов, где качались рыбацкие шаланды. Когда Авинов выбрался на мостки, к нему приблизился встречавший — усатый тип в простеньком костюмчике, похожий на приказчика. Поглядывая на субмарины, маслянисто отблескивавшие в рассеянном свете, тип хищно оскалился и протянул руку Кириллу:
— Подполковник Авэзоглу.
— Штабс-капитан Авинов. Наслышан о вас, ваше высокоблагородие!
Джафар Авэзоглу был русским разведчиком. Начинал он ещё до войны с японцами, служа в Петербургском контрразведывательном бюро, вычислял матёрых шпионов из страны Ямато. За год до Великой войны Авэзоглу поселился в Стамбуле, как резидент ПКРБ, завёл тут кофейню, ставшую популярной среди османского офицерства (Джафар предлагал посетителям не только кофе, но и девочек, и кальян-наргиле с «травками»).
В разгульном семнадцатом о резиденте забыли, а зимою восемнадцатого на него вышли люди Корнилова. Авэзоглу с воодушевлением воспринял белую идею…
…Подполковник слегка поклонился, прижимая к сердцу пятерню, и сделал приглашающий жест.
— В банке всё готово к эвакуации, — тихо проговорил он, — не спят, ждут моторов. Есть надежда, что грузовиков не подадут вовсе — любому паше дороже своё добро!
Кирилл кивнул и велел текинцам строиться. Винтовок у них не было, одни кинжалы да «маузеры». Авинов был вооружён и «маузером», и «парабеллумом», снятым с убитого немецкого офицера в Севастополе.
— А где мы? — поинтересовался Кирилл. — Примерно?
— Это квартал Каракёй. Идёмте…
Отряд текинцев зашагал по улице Рихтим, идущей вдоль залива мимо маленькой мечети Йералтим, выстроенной на руинах византийской крепостной башни, некогда охранявшей Золотой Рог. В этой самой башне был укреплен конец гигантской цепи, перегораживавшей залив и не пропускавшей в него вражеские корабли. Первые османы, штурмовавшие Константинополь, так и не смогли одолеть это препятствие. Пришлось им волочить свои корабли в обход, по суше, как некогда Олег Вещий. Только русский князь лодьи на катки ставил и паруса поднимал, а османы настелили досок, щедро вымазав их жиром, да так по этой скользкой дорожке и проволокли суда.
Оттоманский Имперский банк находился на улице Войвода — улице Банков. Здесь суета была заметней. Стояла глубокая ночь, однако народу на улице было полно — турки носились с узлами, грузили повозки, моторы взрыкивали, пробиваясь, проезжая рывками, то газуя, то тормозя. Водители, высовываясь в окна, честили пешеходов тарабарскими скороговорками, а те огрызались.
— Саид, — скомандовал Авинов, — твои пусть стоят у входа. Никого не впускать, никого не выпускать!
Батыр понятливо осклабился, отдавая честь. Кирилл вошёл в банк, властно отстранив престарелого охранника. Следом порог перешагнул Джафар и громко огласил приказ — всем оставаться на своих местах и не совершать резких движений, хранилища банка взяты под охрану!
Насупившись, чтобы придать лицу большую суровость, «Кырыл-паша» свысока оглядел служащих банка, замечая бледные, растерянные лица, и важно кивнул подполковнику. Тот почтительно поклонился «паше».
С улицы донеслась перебранка, и Авинов поспешил на выход. Оказалось, что Саид не пропускал в банк некую важную персону, ярившуюся и брызгавшую слюной. Персона потрясала документом с печатями и визгливо обещала устроить негодным аскерам самые разнообразные казни. Персона напирала на Саида, но Батыр стоял непоколебимо, как валун.
Десяток вооружённых турок сопровождали персону. Они мялись в сторонке, неуверенно переглядываясь.
Авэзоглу прошептал Кириллу на ухо:
— Это Хафих Камиль-паша, высокопоставленная сволочь. Видать, решил поживиться под шумок — изъять энную сумму на нужды эвакуации мирного населения, да и скрыться.
Авинов кивнул, шагая навстречу Камиль-паше — толстому, бородатому осману в мундире без знаков отличия. Молча поклонившись, он вытянул руки к дверям банка: дескать, милости просим.
Бурля негодованием, Хафих скрылся в банке. Кирилл вошёл следом и приказал Абдулле:
— Связать пашу!
Абдулле только скажи… Мигом спеленав сановника, текинец небрежно подтолкнул его к роскошному креслу. Паша заорал, и зря — кляп тут же заткнул фонтан красноречия. Хафих плюхнулся в кресло, надувая щёки и пуча глаза.
Банковские работники заволновались и притихли, спрятались за конторки и выглядывали оттуда, как мыши из норок.
На улице поднялась стрельба, и Авинову снова пришлось покинуть островок спокойствия в банковском фойе.
Стреляли турки, сопровождавшие пашу, то ли аскеры, то ли наёмники. Когда Кирилл выбрался на свежий воздух с «маузером» в руке, все они уже лежали, ожидая встречи с Аллахом.
— Вот, — вздохнул Саид, обтирая кинжал об китель ещё дергавшегося османа, — пошумели шуть-шуть…
— Бди! — приказал Авинов, нетерпеливо поглядывая на восток: когда ж развиднеется?
По Стамбулу слышалась редкая стрельба — мародёры вышли «на работу». Но вот край небес за Босфором начал сереть, на фоне пепельно-розового восхода проступил гористый силуэт Святой Софии, словно взятой под стражу четырьмя тонкими, как заточенные карандаши, минаретами. А когда выглянуло солнце, зачерняя кисточки кипарисов на азиатском берегу, тёмные воды Золотого Рога разрезал форштевень линкора «Императрица Екатерина Великая». Встречным курсом, покидая невеликий простор Мраморного моря, проследовал линкор «Гангут», гудком приветствуя собрата.
Бесшумно развернулись орудийные башни, угрожающе опустились стволы главного калибра. Турецкие батареи молчали, Константинополь оцепенел.
— «Стамбул гяуры нынче славят…» — пробормотал Авинов и счастливо улыбнулся.
Минула неделя. Султан-калиф оставался в почётном плену, а великий визирь преданно служил «урусам». Сдавшись на милость победителей в Долмабахче, он изысканно подлизался к Колчаку, сказав:
— До тех пор, пока стоит солнце и золотое знамя его освещает небесный стан, до тех пор будет украшена ваша высокосановитость могуществом. И да наполнится чаша души вашей вином радости и веселья!
Страсти постепенно улеглись, османы убедились, что пришельцы с севера не едят детей, не стригут бороды старцам, не заводят коней в мечети, а ведут себя куда приличней развязных французов или чопорных, но бесцеремонных англичан.
