Честно говоря, удивил он Сергея. Мудростью неожиданной удивил.
– Я, княже, во Христа верую, – сказал Духарев. – А как верить лучше или хуже – не моего ума дело. Это сердцем чуют.
– А я вот не чую, – пожаловался великий князь. – То есть чую, что не так что-то, а как надо – не вижу. И не о себе одном думаю – о земле моей обширной. Ошибусь – потеряю ее. Останусь без отчины, как хузары. Вот скажи: не защитил хузар их Бог, значит, вера их – неправильная, так?
– Есть у меня друг, – сказал Духарев. – Машег. Да ты его знаешь.
– Знаю, – кивнул Владимир. – Добрый воин. И дети его – такие же.
– Кабы верил хакан хузарский воинам своим – и поныне стояла бы Хузария. А хакан Йосып – не верил. Боялся, что сочтут его недостойным и другой станет хаканом.
Владимир хмыкнул:
– Ну это не обо мне, – произнес он уверенно. – Великий князь – я. Князем и останусь, пока жив. И умру им, если нужда будет.
– Вот-вот, – кивнул Духарев. – А Йосып своих боялся, верных – казнил, слабых, но льстивых – одарял. И за золото нанял себе храбрых и доблестных воинов-бохмичи, чтоб дрались за него.
– Не такие уж они и доблестные, раз отец мой их побил, – возразил Владимир.
– Не о том речь, – сказал Сергей. – А о том, что чужие не станут защищать твою землю так, как свои. Ты ведь и сам это делаешь, княже, когда нурманов и других северных ярлов на свою землю сажаешь. И великий князь Святослав так делал. Были чужие – стали свои. Можно воинов за деньги нанимать. Худого в этом нет. Но своих всегда должно быть больше. А от нанятых избавляться следует, едва нужда в них пропадет. Так же, как и ты это сделал.
Владимир наклонил голову, чтобы спрятать улыбку. Похвала воеводы была ему приятна.
– Иначе, – продолжал Духарев, – придет время, когда наемники, тобой прикормленные, перестанут довольствоваться жалованьем или данью и захотят взять всё.
– И правильно! – одобрил великий князь. – Если у них – сила, почему бы и не взять?
– Именно. Так что не в хузарской вере дело, а в ее правителях. Они сделали Хузарский Хаканат слабым. Не приди Святослав, Итиль все равно пал бы. Достался тем бохмичи, что его защищали. Да он и так им достанется, раз мы его не удержали.
– Выходит, вера бохмичи – правильная? – прищурился Владимир.
– Наверное, – пожал плечами Духарев. – Я – не бохмичи.
– Но ты смотри: Хузария правила Булгаром. И нет Хузарии. А Булгар принял веру моего Габдуллы – и теперь Булгар зовут Великим. Значит, хорошая это вера?
– Рассказывал мне мой учитель Рёрех такую историю… – Духарев утомился стоять и опустился на лавку. Оставшийся на ногах Владимир на этакое неуважение внимания не обратил. – Ходили они со старшим братом твоего отца Хельгу Тмутороканским по Хвалынскому морю на Шемаху. И был у них ряд с хаканом хузарским, что, когда обратно пойдут, тот им за долю малую позволит на своей земле лагерем стать, едой обеспечит да и передохнуть даст немного после трудного пути. Обещал – и обманул. Встали русы на берегу, а ночью напали на них наемники хакана, бохмичи… Еле отбились. Потеряли многих. Сам Хельгу, хакан тмутороканский, тогда погиб. Был бы дед твой Игорь похож на твоего отца, отмстил бы хузарам. Но Игорь не рискнул. Согласился на виру и на то, что не хакан, мол, велел русов бить, а сами его бохмичи решили отомстить за убитых в Шемахе единоверцев.
– Хочешь сказать, что все бохмичи теперь – мои кровники?
– Нет. Хочу только напомнить, что для бохмичи все люди другой веры – враги. И если бохмичи дает клятву человеку другой веры, то это лживая клятва.
– Ну нет! – воскликнул Владимир. – Вот мой Габдулла поклялся – и верен!
– Так он же не только тебе клятву давал, – напомнил Сергей. – Рядом жрец бохмичи стоял. Всё слышал. И стал свидетелем клятвы пред Богом. Нет, княже, я так не могу. Мое слово – крепкое. Кому бы я его не дал. И твое – тоже.
– Да, – подтвердил Владимир. – Так и есть. И еще я вепрятину люблю! Такую, чтоб жир горячий с нее капал! И не пить я не могу! Это как же: будет дружина братину поднимать, а батька их – морду воротить? Да и не хочу я от пива да вина отказываться! Весело мне от них!
– Это, княже, ты сейчас как человек рассуждаешь, а не как владыка, – возразил Духарев.
Князь нахмурился:
– Ну и как же, по-твоему, должен владыка рассуждать?
– А вспомни, что я тебе сказал: для бохмичи все, кто другой веры, – враги. Значит, и ромеи – враги, и ляхи, и угры, и германцы… Все, кто вокруг, – потому что бохмичи нынче только в Великом Булгаре живут. Но до Булгара – далеко, и он нам – не помощник. Значит, примешь веру своего Габдуллы – и придется тебе со всем миром воевать. Как их пророк Бохмичи-Магомет и заповедовал. Хорошо ли это?
Владимир задумался… Но отвечать не стал. Уклонился.
– Много ты мне всего наговорил, воевода, – резюмировал он. – Ты мудр, но я – князь. Своим умом думать должен. Вот и подумаю. Ступай. Спасибо тебе!
Духарев поклонился и вышел. По ту сторону дверей – Габдулла. И опять – с улыбочкой.
Сергей резко остановился.
– Веселишься, холоп? – бросил он резко. – С чего бы?
Габдулла не оскорбился и не обиделся.
– Я знал, что господин мой сына твоего, Артёма-князя, в Киев позовет! – Шемаханец осклабился еще шире.
– А тебе что с того?
– Говорят, он недурно с оружием управляется? Получше, чем твой младший?
– Может, и так, – проворчал Духарев.
– А я бы проверил! – заявил Габдулла. – Как думаешь: не откажет?
– Вот у него и спроси! – буркнул Сергей, отодвинул шемаханца в сторону и зашагал к лестнице.
Вслед ему донесся смех бохмичи.
Вот же гад! И всё-таки почему он так похож на покойного Ярополка?
Глава девятая. Великий князь и посол византийского Василевса
На сей раз великий князь принимал византийского посла без лишней помпы.
Он сам, Добрыня, воевода Путята, ярл Сигурд, воевода Претич и, естественно, Сергей Иванович Духарев, более известный как боярин-воевода Серегей. В качестве гостя присутствовал князь черниговский, носивший пушкинское имя Фарлаф. Так повелось, что формально Чернигов признавал главенство Киева, а Фарлаф был правнуком одного их сподвижников Рюрика
[17]
. Лет на двадцать постарше Владимира, Фарлаф внешне от него изрядно отличался. Ростом повыше, намного толще, рожей пошире и вдобавок – обладатель могучей полуседой бородищи, отпущенной на полянский манер.
Мандатор Мелентий вошел, опираясь на плечо ромейского старшины. Он заметно прихрамывал, но выглядел бодро. На пол укладываться не стал.
