Рогнеда глядела прямо в прищуренные, страшные глаза… Там, в черных зрачках, металось пламя факелов и брызгала кровь на погасший очаг полоцкого кремля. Но Рогнеда больше не боялась.
Бесконечное мгновение… И княжий меч с сухим щелчком вброшен в ножны.
– Роговолтово семя, – полузло-полуодобрительно бросил Владимир.
Разрешил:
– Живи пока!
И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Из Рогнеды будто стержень вынули: упала на лавку и разрыдалась.
Изяслав подошел к матери, положил рядышком легкий детский меч, обнял ласково:
– Не плачь, мама, не плачь! Ничего он тебе не сделает. Он больше не сердится, я почувствовал. А хочешь, я дядю Устаха позову?
Рогнеда вскинулась, обняла мальчика, прижала к себе. Слезы ее вмиг высохли.
– Никого не зови, – прошептала она в пушистую макушку. – Никому ничего не говори. Ты прав. Не тронет он нас. Это он в гневе был. Теперь подумает – и простит. Я ему в ноги упаду… И простит.
Сама не верила, что говорит. И правильно не верила.
Владимир не простил.
И еще: он не видел, что всё это время за ним, Рогнедой и Изяславом наблюдала еще одна пара детских глаз…
Глава вторая. Большой род боярина Серегея
– Стемид! Трувор! Вот радость! – Духарев, как молодой, сбежал навстречу братьям-варягам.
Обнялись.
– А мы тебе сына привезли, – сообщил, улыбаясь, Трувор.
– Добрым воем растет, – похвалил Стемид. – Храбрец. Нерпу с удара брал. И воев убил двоих, вестфольдцев. Стрелами.
– Вы что же, на нурманов ходили? – спросил Духарев. – Ты же, Трувор, вроде с Олавом Трюггвисоном в дружбе?
– Так и есть, – подтвердил Трувор. – Ходил к нему зимой. В силе теперь Трюггвисон. Потом поведаю, о том сказ долгий. А вестфольдцы эти – сами пришли. Чудь пощипать. А Стемид прознал. И поучил воров.
– Куда пришли, там и легли, – подтвердил белозерский князь. – Жаль, взяли на них мало. Сыну твоему на полгривны добра досталось.
– Тоже дело, – одобрил Сергей Иванович. – А где ж сам добытчик?
– Он – с князем уличским, – пояснил Стемид Большой.
– Мы сказали ему: негоже так. Прежде отца следует повидать, а уж потом – великого князя, – добавил Трувор. – Да Артём твой и слушать не стал. Отец, сказал, поймет. Не осерчает.
Тут он был прав. Сердиться на старшего сына Духарев не стал. Пусть формально Илья и считался его названым сыном, но именно Артём привел Илью, тогда еще носившего одно лишь языческое имя: Годун, в род.
Тем более день сегодня особенный: ранним утром приняли Святое Крещение более тысячи присягнувших Владимиру дружинников из тех, что не ходили с ним в Византию. Да еще с полсотни тех, что ходили, но отказались креститься в монастыре Святого Маманта
[58]
, но – передумали.
Такой праздник – самое время представить князю подросшего Илью.
Стемид и Трувор к таинству не поспели. Может, и к лучшему. Духарев не был уверен, что братья вот так, с ходу, согласятся отречься от Перуна.
– Да что я вас на подворье держу! – вспомнил Духарев. – Пожалуйте в дом, гости дорогие! Выпьем, перекусим, поговорим! Чай, есть о чем – год уж как не виделись!
– Есть, есть, – согласился Стемид Большой. – Да и пивка выпить с дороги – не худо…
И словно по сговору, при входе его встретила Лучинка-Евпраксия. С большущим рогом.
Князь белозерский отпил половину, передал рог брату, обтер высиненные усы, похвалил:
– Доброе пиво! А ты кто, красавица?
– Жена Богуслава нашего, – вместо невестки ответил Духарев. – Евпраксия.
– Везуч Богуслав! – усмехнулся Стемид. – И ликом красна, и статью величава, и, – скосив взгляд на большущий живот, – даровита! Храни тебя ваш бог, Евраксия! Муж твой – брат мне, а ты, стало быть, сестра!
Наклонился и поцеловал Лучинку в губы. То же сделал и Трувор, сунув пустой рог холопке. Поцеловал, шепнул негромко: – Богуслав-то – счастлив?
– Да, – тихонько ответила Лучинка. – Матушка сказала: сын будет. Скоро уж.
– Сладислава знает, – уважительно произнес Трувор. – Сама-то боярыня – где?
– С дедкой Рёрехом. Болеет старый.
Вернее было бы сказать: умирает. Лучинка знала это наверняка. Но – не сказала. Трувор и Стемид – Рёреху племянники внучатые. Близкая родня. Пусть покушают с дороги, а уж потом скорбную новость узнают.
Оказалось, однако, что – знают. Сам Рёрех за ними и послал. Сообщил – умирает. Хочет попрощаться. Потому и приехали братья вдвоем. Не к великому князю, как предполагал Сергей Иванович, не по делам торговым, а к нему, Рёреху.
– А я думал – у тебя с Мореной договор, – шутливо проговорил только что возвратившийся домой Духарев, застав своего наставника в постели. Не верилось ему, что Рёрех может заболеть. Ни разу не видел, чтоб его хворь брала. И впрямь казалось: бессмертен старый варяг.
– Не шути, – строго произнес Рёрех. – Хоть ты Морене не кланяешься, а она тебя знает. Часть твоя у нее по-прежнему в залоге.
– Бог оборонит, – ответил Духарев, испытав, впрочем, некоторое беспокойство. Знал, что дед пустых слов не говорит. – А ты давай поправляйся! – Добавил шутливо: – Хорош валяться! Нужен ты, дед, роду моему!
– И без меня справитесь, – серьезно ответил старый варяг. – Не встать мне, репка-сурепка. Кончилось мое время. Новое начинается. И тебе сие ведомо, не болтай зря. Новое. А я – от старого. Вот и ухожу. Ты рот закрой и посиди рядом. Молча.
– Верно ли, что он умирает? – спросил позже Сергей Иванович жену.
Сладислава кивнула. Печально.
– Может, Лучинка поможет?
Набравшаяся восточной лекарской мудрости невестка могла знать то, что неведомо Сладиславе.
– Нет, – покачала головой Слада. – Сам он решил – умирать. Стар он, Сережа, трудно ему.
Духарев знал, что не в старости дело. Вернее, не только в старости. Но – промолчал. Рёрех решил уйти. И не было такого, чтоб старый варяг решил – и не сделал.
Артём и Илья явились уже к самому концу пиршества, устроенного для гостей.
Илья за время, проведенное у князя Стемида, вытянулся, сравнявшись ростом с Артёмом, а в кости был и пошире. Чувствовалось: богатырем растет. А лицо, если не присматриваться, совсем детское. Кожа гладкая, волосы льняные, вьющиеся… Однако если в глаза заглянуть – нет, не ребенок. Отрок.
Отрок и есть. Зимой с князем белозерским за зверем морским ходил. На руме сидел как взрослый воин. Врагов убивал.
