Войдя внутрь, Олав остановился перед статуей Тора, который, будучи в Трандхейме самым почитаемым из богов, не стоял, а сидел. Был сей бог грозен и обильно изукрашен златом и серебром.
Олав поглядел на него… И внезапно изо всех сил ударил идола позолоченным жезлом, знаком своей власти, который держал в правой руке.
Удар был так силен, что идол упал со своего престола.
И тотчас хирдманы Олава выхватили мечи и принялись опрокидывать и рубить остальных богов.
А у дверей капища люди конунга так же внезапно набросились на Железного Скегги и зарубили его вместе с теми, кто пытался Скегги защитить.
И, увидев то, с какой сноровкой и быстротой убивают воины конунга, остальные бонды не рискнули вмешаться, ведь они были бондами, а не хирдманами, и война не была их любимым делом.
Расправа Олава над богами сделала свое дело. После смерти Железного Скегги, который был предводителем тех, кто противился Олаву, не нашлось никого другого, кто рискнул бы поднять знамя против конунга. В тот день был крещен весь народ, который был на тинге. А чтобы легче было людям держаться христианства, Олав, по обыкновению, взял у бондов заложников. И послал людей поехать по всем фюлькам Трандхейма и крестить всех подряд, а кто не захочет – вразумлять и тоже крестить…
* * *
– А что потом? – спросил подкованный в скандинавских обычаях Богуслав. Ведь даже конунг не может убивать людей безнаказанно. То есть убивать-то – запросто. Но верегельд заплатить обязан.
Правильно спросил. Обязан. И заплатил. Причем весьма интересно. Особенно – за Железного Скегги.
* * *
– …Родичи Железного Скегги решили: обычной виры за него будет мало, – рассказывал Трувор.
Но рассказывал уже не в гостеприимном доме воеводы Серегея, а в большой трапезной княжьего кремля, куда все гости и родичи Духарева дружно отправились по зову Владимира.
Все, кроме Ильи-Годуна. Его позвал Рёрех, а для всего духаревского рода воля умирающего варяга была важнее княжьей.
Собрались в княжьем тереме и во дворе его многие достойные мужи. Все новокрещеные дружинники и люди Владимира, княжья русь. Старшие – в трапезной, младшие – во дворе, за богатыми столами. Пировали как всегда. Точнее, почти как всегда, поскольку не дарили прежним богам, не славили их, а если кто по старой привычке поминал старых богов, то тут же смущенно замолкал, одернутый соседями. И не было мест для жрецов языческих, зато за высоким княжьим столом восседали оба ромейских епископа. Эти словенской речи не разумели, но кушали хорошо. От бояр да старшей гриди не отставали.
Были, впрочем, и некрещеные. Те же Стемид с Трувором. И другие. Князь черниговский, князь туровский и прочие. Пили, ели… присматривались.
«Неволить никого не стану, – сказал Владимир. – Но, кто друг мне, тот примет истинную Веру. А кто не примет… Того я не врагом назову, а слепцом…»
Епископы ромейские обижались. Хотели, чтоб великий князь твердость проявил. «Кто не со мной, тот против меня!»
Духарев, присутствовавший при разговоре, пояснял византийцам: обычай такой здесь. Даже простых дружинников неволить не принято. Коли не по нраву им старший, могут к другому отойти. И от того обычай такой, что великий князь с ними в бой идет, а они, если надо, за жизнь, за дело его своей кровью заплатят.
Ромеи кривились: варвары, дикари… Но сделать ничего не могли. Пока.
– Так что же за виру такую… необычную род Скегги с Олава спросил? – поинтересовался князь.
– А захотели они, чтоб Трюггвисон дочь его, Гудрун, в жены взял, – ответил Трувор.
– Без приданого? – уточнил Добрыня.
– Почему же? Скегги – богатый бонд. За Гудрун хорошее приданое давали. Женихов у нее хватало.
– Так и есть, – подтвердил Сигурд-ярл. – О Железном Скегги я от многих слыхал. Известный человек, хотя и из простых бондов.
– А собой эта Гудрун как, недурна? – спросил Владимир.
– Сам я не видел, – ответил Стемид. – Дурного о ней никто не говорил.
– Вот уж вира так вира! – воскликнул уже порядком набравшийся мёду с пивом воевода Путята. – Я б такую виру хоть каждый день платил!
Владимир глянул на него строго, но Путята продолжал ухмыляться. Он принял новую веру еще в Константинополе. Однако сделал это лишь из преданности Владимиру. Жить же продолжал, как и прежде. Старым обычаем. И дома непременно отделял перед трапезой малую толику Сварогу. И чурам. Богат ныне Путята. У него на всех хватит. И на старых богов, и на нового…
– …Олав спорить не стал, – продолжал повествование Стемид Большой. – Был он человеком свободным, поскольку вторая его жена, Гюда, умерла, а жениться на другой, вдове конунга свеев, у него не получилось. Расстроился сей брак. По вине старых богов, не иначе.
– Расскажи-ка сначала о вдове конунга, родич, – велел Владимир. – О дочери бонда позже послушаем.
– Как тебе угодно, княже, – согласился Стемид. – Все мы знаем, что люб племянник друга нашего Сигурда-ярла дочерям и вдовам конунгов. Так что, когда посватался он к Сигрид Гордой, вдове конунга свеев, та отнеслась к сватовству благосклонно. Заключили договор. И как свадебный дар послал ей Олав огромное золотое кольцо, которое снял с дверей капища в Хладире. И было то кольцо так велико и тяжело, что все восхищались им и хвалили щедрость Олава. Сигрид велела позвать двух кузнецов, чтобы оценить кольцо. Но те так долго взвешивали его и качали головами, что Сигрид забеспокоилась и спросила, что с подарком не так. Кузнецы сначала отнекивались, а потом всё же сказали, что кольцо слишком легкое для своего размера. Сигрид велела разломать кольцо – и внутри оказалась медь. И решила она, что Олав обманул ее, и сильно разгневалась. Однако Олав и сам не знал, что кольцо – с обманом. И никто об этом не слыхал. Должно быть, старые боги, у которых Олав отнял кольцо, подменили золото медью в отместку за обиду.
– И что же, из-за какого-то кольца свадьба расстроилась? – спросил черниговский князь Фарлаф, человек мудрый и понимавший, что объединение владений конунга Олава и свейских земель стоит подороже любого кольца.
– Нет, – покачал головой Стемид. – Хотя допускаю, что кольцо это как-то подействовало на Сигрид и ее дальнейшие поступки. Следующей весной она и Олав встретились, и всё складывалось хорошо, но потом Олав заявил, что Сигрид должна креститься, а та заявила, что не собирается отказываться от веры своих родичей. «Впрочем, – добавила она, – ты, Олав-конунг, тоже можешь верить в тех богов, в которых пожелаешь».
Сигрид не зря прозвали Гордой.
Олава такие слова оскорбили и разгневали настолько, что он закричал на нее и заявил, что не станет жениться на язычнице. И даже ударил ее перчаткой, которую держал в руке. Тут люди Сигрид схватились за оружие и люди Олава – тоже, но до крови дело не дошло, потому что сила была на стороне Олава.
«Такой поступок, – пообещала ему Сигрид, – будет стоить тебе жизни!» И Олав уехал. Свадьба, ясное дело, не состоялась.
