— Добрый день, — сказал мужчина. — Я Бенгт Нюберг из «Эланд-постен».
Он стоял на крыльце, на шее его висела камера, в руке он держал блокнот. Поколебавшись, Йоаким пожал руку журналисту.
— Я слышал, что кто-то сюда переехал, и зашел, надеясь застать вас дома.
— Я только что приехал, но моя семья живет здесь уже пару месяцев.
— Отчего так?
— Я учитель, — объяснил Йоаким. — Мне нужно было работать.
Репортер кивнул.
— Мы должны об этом написать, понимаете, — сказал он. — Весной мы давали объявление, что хутор продан, и всем теперь любопытно узнать, кто новые владельцы.
— Мы обычная семья, — поспешил ответить Йоаким. — Вот и все, что можно написать.
— А откуда вы приехали?
— Из Стокгольма.
— Как королевская семья, — заметил Нюберг и пристально посмотрел на Йоакима. — Вы тоже, как король, будете жить здесь только летом, когда тепло и хорошо?
— Нет, мы переехали сюда насовсем.
Катрин вышла в прихожую и присоединилась к ним. Бенгт бросил на нее взгляд, Катрин кивнула и пригласила его войти. Журналист неспешно перешагнул через порог.
Они устроились в кухне — комнате, которая была отремонтирована лучше всего. Во время ремонта Катрин и местный мастер обнаружили интересную находку — подпольный тайник, выложенный плиткой. Внутри были серебряная ложка и полусгнившая детская туфелька. Столяр рассказал, что это пожертвование, призванное умилостивить домашних духов, чтобы они дали дому много детей и еды, которой их можно было прокормить.
Йоаким сварил кофе, и все трое уселись за длинным дубовым столом. После того как пришедшие дети устроились у родителей на коленях, Нюберг раскрыл блокнот.
— Как вы решили купить этот дом?
— Ну… Нам нравятся деревянные дома, — ответил Йоаким.
— Мы их просто обожаем, — прибавила Катрин.
— Но это серьезный шаг — купить Олудден и переехать сюда из Стокгольма…
— Ничего особенного, — сказала она. — Мы жили в доме под Стокгольмом, но решили сменить его на дом на Эланде.
— Почему именно Эланд?
Теперь Йоаким решил ответить.
— Семья Катрин жила здесь, — сказал он.
Катрин взглянула на него, и он тут же понял, что жена недовольна. Если кто-то и должен рассказывать о ее происхождении, то только она сама. А она этого не хочет.
— Где именно?
— В разных местах, — ответила Катрин, не глядя на репортера. — Мы часто переезжали.
Йоаким мог сказать, что его жена — дочь Мирьи Рамбе и внучка Торун Рамбе, и Нюбергу было бы что написать, — но не стал этого делать, потому что Катрин почти не разговаривала с матерью.
— Сам я городской человек, — вместо этого сообщил он. — Вырос в восьмиэтажной бетонной коробке в Якобсберге среди машин и асфальта. Вот почему я так мечтал переехать за город.
Ливии надоело сидеть тихо на коленях у отца, и она побежала в детскую. Габриэль в свою очередь съерзнул с маминых колен и последовал за сестрой.
Йоаким послушал энергичный стук сандалий по полу и повторил то, что он уже тысячу раз говорил друзьям и соседям в Стокгольме:
— Этот остров прекрасное место для детей. Луга и леса, чистый воздух, чистая вода. Никаких простуд. Никаких машин. Никаких пробок. Здесь просто рай на земле.
Нюберг записал все эти банальности в блокнот, и они провели журналиста по первому этажу, показывая отремонтированные комнаты и те, где еще только предстояло поклеить обои и обновить пол.
— Печи в прекрасном состоянии, — заметил Йоаким. — И деревянный пол очень хорошо сохранился… его надо только отшлифовать.
Видимо, его энтузиазм был заразительным, потому что через некоторое время Нюберг перестал задавать вопросы и начал с любопытством оглядываться по сторонам. Он пожелал увидеть остальные помещения тоже, хотя Йоаким не хотел лишний раз вспоминать, сколько еще надо сделать.
— Больше смотреть не на что, — сказал он. — Одни пустые комнаты.
— Только одним глазком, — настаивал Нюберг.
Йоаким кивнул и открыл дверь на второй этаж. Катрин и репортер поднялись за ним по шаткой деревянной лестнице в полутемный коридор. Окна выходили на море, но они были заколочены досками и пропускали только тонкие полоски света.
Ветер хозяйничал в темных комнатах.
— Здесь сквозняки гуляют, — сказала Катрин, сделав гримасу. — Правда, это спасает от влажности.
— Вот оно как, — произнес Нюберг, оглядывая оборванные обои и паутину под потолком. — Тут вам много работы предстоит.
— Мы знаем.
— Не терпится взяться, — прибавил Йоаким.
— Кстати, что вы знаете об этом доме? — сказал Нюберг после паузы.
— Вы имеете в виду историю хутора? — спросил Йоаким. — Немного. Агент по продаже недвижимости кое-что рассказал. Хутор построили в середине девятнадцатого века, но несколько раз перестраивали. Веранда явно построена недавно.
Он посмотрел на Катрин, словно спрашивая, не хочет ли она что-то добавить, например о том времени, когда здесь жили ее мама и бабушка, но она не заметила его взгляда.
— Нам известно, что смотритель маяка жил в доме с семьей и слугами, — сказал он, — и что здесь было довольно людно.
Нюберг кивнул и огляделся.
— Мне кажется, последние двадцать лет здесь почти никто не жил, — сказал он. — Четыре года назад здесь останавливалась семья беженцев с Балкан, но они быстро уехали. Немного жаль, что такой добротный дом пустовал.
Они спустились вниз по лестнице. По сравнению со вторым этажом даже пустые комнаты на первом казались теплыми и уютными.
— У этого дома есть прозвище? — спросила у журналиста Катрин.
— Какое прозвище?
— Он как-нибудь называется, этот хутор? Все говорят Олудден, но ведь это название этой местности.
— Да, Олудден, потому что здесь в прибрежных водах летом собирается угорь
[1]
, — произнес Нюберг деловым тоном. — Но мне кажется, у дома нет никакого названия.
— Странно, обычно у хуторов всегда есть названия, — вставил Йоаким. — Наш дом под Стокгольмом, например, назывался Яблочной виллой.
— У этого нет никакого названия. Я, во всяком случае, о нем не слышал, — сказал Нюберг и добавил: — Но с ним связано много суеверий.
— Суеверий?
— Я слышал несколько… Например, что если кто-то чихнет на хуторе, то поднимется ветер.
Катрин и Йоаким рассмеялись.
