При виде его новой маски — лопоухого забулдыги с красным носом — Мадригал улыбнулась.
— У вас опять новое лицо, — сказала она. — Откуда их столько? Вы волшебник?
— Никакого волшебства. Пьяные гуляки так и валятся с ног, так что свободных масок полно.
— Знаете, эта вам совсем не идет.
— Думаете? За два года многое могло произойти…
Мадригал рассмеялась, вспомнив его красоту, и ей нестерпимо захотелось снова увидеть его лицо.
— Не назовете ли вы свое имя, сударыня? — спросил он.
Она назвала, и он повторял как заклинание: «Мадригал, Мадригал, Мадригал».
«Как странно, — думала Мадригал, — что меня охватывает чувство такого… блаженства… просто от его присутствия, ведь я даже его имени не знаю и лица увидеть не могу».
— А ваше имя?
— Акива.
— Акива, — с удовольствием повторила она.
Да, возможно, значение ее имени и было связано с музыкой, но его имя звучало как мелодия. Его хотелось петь. Высунуться из окна и кричать. Шептать в темноте.
— Что же? Ты приняла предложение?
— Нет. Не приняла, — с вызовом ответила она.
— Нет? Он смотрит на тебя так, будто ты его собственность.
— Тогда тебе следовало бы…
— Твое платье! — перебил он. — Оно порвано. Его рук дело?..
Мадригал обдало горячей волной его гнева.
Тьяго, танцуя в паре с Чиро, не сводил с Мадригал пристального взгляда. Она дождалась, пока широкая спина Акивы скроет ее лицо, и только тогда ответила:
— Ничего страшного. Непривычно носить платья из такой непрочной ткани. Выбирала не я. Ужасно хочется накинуть шаль.
Он злился и был напряжен, но руки на ее талии оставались мягкими.
— Могу сделать тебе шаль, — сказал он.
Она вскинула голову.
— Ты вяжешь? Вот это да! Необычное занятие для солдата.
— Нет, не вяжу, — ответил он.
Тотчас Мадригал ощутила первое легкое прикосновение к своему плечу. Это явно был не Акива, потому что его руки все еще лежали у нее на талии. На нее сел серо-зеленый мотылек-колибри, один из многих, вьющихся у фонарей. Перья крошечного птичьего тельца сверкали как драгоценные камни, а мохнатые крылышки мотылька трепетали. Вскоре появилась вторая птичка, бледно-розовая, затем еще одна, тоже розовая, с оранжевыми пятнышками на ажурных крыльях. Птички все прибывали и прибывали, и вскоре их дружная компания полностью закрыла грудь и плечи Мадригал.
— Вот, пожалуйста! — сказал Акива. — Живая шаль.
— Как?.. — потрясенно выговорила она. — Ты волшебник.
— Нет, это всего лишь фокус.
— Это волшебство.
— Что проку в таком волшебстве? Всего лишь собрал мотыльков.
— Что проку? Ты сделал мне шаль.
Она испытала благоговейный трепет. В магии, творимой Бримстоуном, не было ничего завораживающего. Это же волшебство казалось восхитительным и по форме — крылья дюжины сумеречных цветов, мягкие, как уши ягненка, — и по замыслу. Тьяго порвал ей платье, а Акива укутал ее.
— Щекотно! — засмеялась она. — Ой, нет. Ой!
— Что такое?
— Пусть улетают. — Она смеялась все сильнее, ощущая, как крошечные язычки высовываются из клювиков. — Они едят сахар.
— Сахар?
От щекотки она передернула плечами.
— Сделай так, чтобы они улетели. Пожалуйста!
Он попытался. Несколько мотыльков взвились в воздух и описали круг над ее рогами, но большинство остались на месте.
— Кажется, они влюбились, — озадаченно произнес он. — Не хотят улетать.
Одной рукой Акива осторожно смахнул парочку с ее шеи и печально сказал:
— Представляю, что они чувствуют.
У нее сжалось сердце. Когда Акива вновь подхватил ее, мотыльки все еще покрывали ее плечи. Она обрадовалась, что Тьяго стоял к ней спиной. Зато Чиро, которую он поднял в то мгновение, удивленно смотрела на нее.
Как только Акива опустил Мадригал на землю, они взглянули друг на друга, маска в маску, карие глаза в янтарные, и между ними пробежала искра. Мадригал не знала, волшебство ли это, но большую часть мотыльков словно ветром сдуло. Сердце бешено колотилось, она сбилась с ритма, но чувствовала, что танец подходит к концу и что в любую секунду она вновь окажется рядом с Тьяго.
Акиве придется передать ее генералу.
Все ее существо противилось этому. В руках и ногах ощущалась легкость. Сейчас бы сорваться и улететь! Сердцебиение перешло в стаккато, остатки живой шали в испуге упорхнули прочь. То же самое Мадригал чувствовала перед боем: внешнее спокойствие и смятение внутри в ожидании сигнала к атаке.
Что-то произойдет.
«Нитид, — думала она, — ты все знала?»
— Мадригал, — позвал Акива. Как и мотыльки-колибри, он уловил произошедшую в ней перемену: ее дыхание участилось, мускулы на талии под его теплыми руками напряглись. — В чем дело?
— Я хочу… — начала она, зная, чего хочет, ощущая в себе готовность и решимость осуществить свое желание, но не в силах подобрать слова, чтобы выразить его.
— Что? Чего ты хочешь? — спросил Акива мягко, но настойчиво.
Их желания совпадали. Он наклонил голову, и маска на мгновение коснулась ее рога, отчего по телу Мадригал пробежали искры удовольствия.
Белый Волк был в двух шагах. От него не скрыться. Если попробовать улететь, он бросится за ней. И поймает Акиву.
Мадригал едва не закричала от отчаяния.
И вдруг грянул фейерверк!
Позже она вспомнит слова Акивы о том, что все складывалось как по писаному. Во всем случившемся ощущалась неизбежность и правильность, словно сама вселенная это замыслила. Все произошло само собой. И началось с фейерверка.
Небеса озарились ярким светом, вспыхнули огромный и сверкающий георгин, солнце, звезда. Стоял грохот, как от пушечной пальбы. На зубчатых стенах крепости отбивали дробь барабанщики. Воздух насытился дымным порохом. Эмберлин прервался — танцоры сняли маски и уставились в небо.
Мадригал схватила Акиву за руку и нырнула в самую гущу толпы. Пригнув голову, она быстро двигалась сквозь море тел, которое, казалось, само открывало перед ними путь и уводило прочь.
55
Дети печали
Давным-давно, когда не было еще ни серафимов, ни химер, в мире жили солнце и луны. Солнце обручилось с Нитид, яркой сестрой, но страсть его возбуждала скромница Эллаи, вечно прячущаяся в тени своей ослепительной сестры. Дождалось солнце, пока станет она купаться в море, и овладело ею. Эллаи сопротивлялась, однако солнце считало, что имеет право обладать всем, чего ни пожелает. Пронзив его ножом, Эллаи убежала; кровь солнца разлетелась по земле искрами, которые превратились в серафимов — незаконнорожденных детей огня. Как и отец, они считали своим по праву все, чего ни пожелают.
