Керн был многословнее и в выражениях на ту же тему гораздо несдержаннее. Маргарет оказалась права: ответ, привезенный курьером, был четким и недвусмысленным – следователь четвертого ранга Курт Гессе действовал ad imperatum et summo studio omnino
[174]
, и причин к проведению собственного расследования попечительским отделом Конгрегации нет…
О вышеупомянутой переписке уже через три дня стало известно половине Кёльна. Курт был убежден, что невольным распространителем сведений стал Бруно; видя курьера и зная, что о его выходке Керн не мог не сообщить наверх, студенты наверняка насели на его бывшего подопечного, требуя сказать, почему до сих пор не арестован столь явно предавший Конгрегацию следователь. А получив ответ, слушатели кёльнского университета в который уж раз воплотили в жизнь местную пословицу «если что-то известно хотя бы двум студентам»…
Уже не раз до Курта доходили сведения о том, что в студенческом трактире часто разгораются споры и случаются даже рукоприкладства между приверженцами идеи виновности некогда арестованной пфальцграфини фон Шёнборн и теми, кто искренне (либо же от нежелания над тем задумываться) полагал ее оговоренной, а дознавателя Гессе – исполнившим свой долг. А однажды вечером, за сутки до ожидаемой ночи, в кривом и тесном, как дешевый сапог, проулке, возвращаясь из Друденхауса, Курт столкнулся почти в буквальном смысле нос к носу с приятелем покойного университетского секретаря. Тот стоял, привалившись плечом к глухой стене одного из домов, глядя так, что стало понятно сразу и без сомнений: Герман Фельсбау поджидал здесь майстера инквизитора, поджидал давно и намерен был ждать до последнего. На сей раз тот был трезв, однако взгляд горел лихорадочно и отчаянно, а движения, хоть и уверенные, были рваными и излишне резкими. Преодолев желание отступить назад, Курт, лишь чуть замедлив шаг, приблизился, пытаясь за эти несколько шагов решить, как лучше поступить в этой ситуации – пройти мимо молча, поздоровавшись или же остановиться…
– Я жду здесь вас, – без приветствия сообщил ему Фельсбау, когда оставалось лишь два шага, тем самым избавив его от необходимости выбора, и Курт встал на месте, пытаясь понять, насколько студент решительно настроен.
– В самом деле? – уточнил он ровно, и приятель Шлага, оттолкнувшись от стены, шагнул вперед, остановившись почти вплотную, отчего желание отступить стало еще крепче, а в голову пришла мысль о том, что закон, дозволяющий студентам носить оружие, надлежало бы пересмотреть.
– Полтора месяца назад, – тихо, четко выговаривая каждое слово, произнес студент, глядя ему в лицо, – говоря со мною, вы сказали, что я должен думать о том, как восстановить справедливость. О том, что, если я настоящий друг Филиппу, я должен говорить с вами, потому что только вы можете покарать преступника. Вы это помните, майстер инквизитор?
– Разумеется, – кивнул Курт, пытаясь не поддаться болезненному настойчивому взгляду и не отвести глаз.
– Вы нашли того, кто виновен в его смерти. Точнее, «ту, что была виновна». И вы – я знаю, именно вы – сделали так, чтобы она оказалась на свободе. Я слышу слишком многое и потому хочу услышать ответ на свой вопрос именно от вас, майстер инквизитор. Сейчас, сей же миг, глядя мне в глаза, скажите: она в самом деле невиновна?
Одно тяжелое, нескончаемое мгновение висела тишина; наконец, негромко, тщательно следя за собственным голосом, Курт отозвался:
– Да.
Тишина осталась еще на один миг – такой долгий, невозможно бесконечный – и Герман Фельсбау, положив руку на ремень с оружием, выговорил почти уже шепотом, беспреклонным и уверенным:
– Вы лжете.
Курт медленно опустил взгляд, глядя на то, как подрагивает его ладонь, тихо подбирающаяся к оружию, и снова посмотрел в горящие глаза напротив.
– Ты знаешь, что бывает за покушение на инквизитора? – спросил он спокойно, и Фельсбау, побелев, точно выгоревший саван, откликнулся, ни секунды не промедлив:
– Плевать.
Третий миг тишины упал, как гранитная плита, тяжко и мертво.
– Герман!
По плите пробежала трещина, и мгновения вновь стали краткими, стремительными, такими, как им и положено быть; Фельсбау вздрогнул, но на голос Бруно за своей спиной не обернулся.
– Герман, не глупи, – тихо попросил подопечный, медленно приближаясь и осторожно, шаг за шагом, вклиниваясь между ними. – Не надо.
– Это не твое дело, Хоффмайер, – не отрывая взгляда от глаз Курта, бросил студент, и Бруно опустил руку на его ладонь, прижав и без того стиснутые пальцы к рукояти и не давая шевельнуться.
– Это мое дело, – возразил он наставительно. – Когда на моих глазах человек роет себе могилу, – это мое дело. Герман, даже не думай. Ты совершаешь глупость.
– Плевать, – повторил тот, и Бруно сжал пальцы сильнее.
– Он накромсает тебя на ломти. Поверь, я знаю это лучше, чем кто бы то ни было; и, если ничто иное тебя не тревожит, ты при этом не успеешь сделать то, что хочешь сделать… Да уйди же хоть ты отсюда к черту! – не сдержавшись, выкрикнул подопечный, полуобернувшись к Курту, и он, неспешно отвернувшись, зашагал прочь, слыша, как за спиной зашуршали мелкие камешки под подошвами – Фельсбау рванулся ему вслед, вновь силой удержанный на месте.
– …не его, так ее! – донеслось до слуха, уже когда Курт готов был повернуть за угол.
Он остановился, окаменев на месте всего на миг, и, круто развернувшись, тем же размеренным шагом возвратился обратно.
– Черт, дурак… – обреченно прошипел Бруно, глядя на него почти с ненавистью, по-прежнему держа студента за ладонь, рвущуюся к рукояти.
Курт требовательно вытянул руку:
– Оружие, Герман. Лучше сам.
– Не надо, – попросил Бруно тихо, и он повторил настойчивее и жестче:
– Оружие!
– Прекрати, это уже переходит все границы – даже для тебя!
– Разве? – не оборачиваясь к подопечному, переспросил Курт. – Этот человек угрожал мне и – пфальцграфине фон Шёнборн; или ты скажешь, что ты не слышал этого?
– Ничего, – губы Германа Фельсбау дрогнули в кривой нервной ухмылке, и, рванувшись, тот таки высвободил руку, одним движением расстегнув пряжку ремня с оружием. – Пусть так. Держите, майстер инквизитор. Однако, что же – вы полагаете, что, арестовав меня, вы заткнете рот половине города? Ошибаетесь.
– Посмотрим, – возразил Курт, за плечо развернув его в сторону, откуда только что пришел, – на улицу, ведущую к башням Друденхауса.
Бруно шел позади – молча, но неотступно, а войдя в каменную башню, бегом метнулся наверх, к комнате Керна, откуда вышел спустя четверть часа – взбешенный и бледный. Выслушать мнение начальства о своих действиях Курту все же пришлось, однако Герман Фельсбау остался в подвале Друденхауса в одной из камер под надзором хмурого стража.
