Отец Бенедикт сидел молча, сгорбясь, и снова Курт подумал о том, насколько стар его духовный отец, насколько изможден и как близок к отдохновению, от которого уже не восстанет…
– Не понимаю, почему ты, – тихо вздохнул тот, наконец. – Сколько выпускников со способностями – хоть какими-то; а ввязался в это ты, не одаренный ничем, кроме стойкости и интуиции. Почему именно тебя просто-таки выносит на подобные дела?..
– Выходит, я прав? – уточнил Курт едва слышно, и наставник вздохнул снова:
– Господи Иисусе… Ты прав, мальчик мой, почти всецело; не прав лишь в одном – война уже началась. И – да, прав; то, что случилось в Кёльне с твоей подачи, подхлестнуло события… Не пиши никаких добавлений к своим отчетам, – повелел духовник почти шепотом. – Те, кому положено это знать, знают все и без того. Что же до тебя – пойми, почему я по-прежнему настаиваю на том, чтобы следовательскую службу ты отринул. Ты уже дважды перешел им дорогу, и я боюсь за тебя; гибель любого из вас – удар по моему сердцу, а я опасаюсь, что ты… буду говорить открыто… что ты не переживешь этой войны. У тебя нет защиты перед теми, с кем приходится сталкиваться. Да, эта женщина была права: ты сильный. Ты способен выдержать – но лишь немногое. Доведись тебе повстречаться с кем-то схожим в одиночку, без помощи наших одаренных братьев, – и ты…
– Могу погибнуть? – договорил Курт, когда наставник умолк. – Отец, я знаю это. Но разве не для того меня взращивали, чтобы я противостоял подобным людям?
– Аd impossibilia nemo obligatur
[214]
, – возразил отец Бенедикт. – Не я. Для того ли я воспитывал всех вас… растил тебя десять лет, чтобы после потратить еще полчаса на панихиду?
– Мы ведь идеальны для службы в Конгрегации, – заметил Курт негромко. – Выпускники академии. Одинокие, без семьи, родителей, без всего того, что связывает человека с миром. Ведь и потому тоже сама идея святого Макария была так заманчива, разве я не прав?.. Каждый служит самозабвенно, и если один из нас погибнет, о нем некому будет страдать.
– Я страдаю – о каждом, – сухо откликнулся наставник. – У меня больше сотни детей, и несчастье каждого – это мое несчастье.
– Я знаю, отец, – улыбнулся Курт, тут же посерьезнев. – Но службы не оставлю. Разумеется, вы можете своей властью лишить меня моей должности, но я уверен, что вы не поступите так со мной. Я останусь там, где я есть, и пусть все будет, как будет. Кому суждено быть повешенным…
– По меньшей мере, будь осторожен впредь. Я не призываю тебя страшиться каждого куста или в каждом новом расследовании видеть нити большого заговора, однако же – следи за собой. И окружающими. А кому и что суждено… – духовник скосил на него пристальный взгляд, качнув головой, – этого не дано знать никому.
– Вы ведь теперь ждете, когда я перейду к главному, ведь так, отец? – спросил Курт уже напрямую. – Я же знаю, что вы знаете, что я об этом спрошу.
– Опять инквизируешь духовника, – заметил отец Бенедикт теперь почти серьезно.
– Возможно, – не стал возражать Курт. – И вот – я спрашиваю о самом главном. Теперь, после всего того, что я уже наслушался и насмотрелся – теперь меня допустят во вторую библиотеку?
– Сомнения? – уточнил духовник, и Курт решительно качнул головой:
– Нет. Ничто из узнанного и даже увиденного мной не поколебало меня ни в вере, ни в уверенности. Подозреваю ли я, что сказанное мне – правда? Да, подозреваю, что частью – именно так. Изменит ли это что-нибудь? Нет. Если Тот, Чьим именем я исполняю свое дело, лишь «один из», я все равно с Ним. Если… – Курт помедлил, все так же глядя духовнику в глаза, – если даже никогда бы не было Бога Иисуса Христа, даже если никогда не существовало бы человека Иисуса – это ничего не меняет. То, что мы делаем, касается справедливости как она есть, и в своей сути неизменно.
– Он был, – коротко возразил наставник, и Курт кивнул:
– Тем лучше. И – тем более, я хочу знать больше, чем знаю. Ведь я заслужил это, не так ли?
– О да. Ты заслужил, – вздохнул отец Бенедикт. – Кроме того… Я горд своим воспитанником; говорю тебе это уже не в первый раз, помнишь?.. Так вот, мой мальчик, я горд и твоей рассудительностью, и твоей твердостью, однако же, я не хочу, чтобы сомнения, возможно, проявились в будущем. Это вторая причина, по которой – да, я впущу тебя во вторую библиотеку.
– Ведь там сейчас «Трактат», из-за которого завертелось все это? – уточнил Курт. – И многое другое, о чем на занятиях не рассказывали и о чем не всякому положено знать.
– Там многое, – смерив своего духовного сына долгим оценивающим взглядом, словно пытаясь найти что-то, что, быть может, упустил прежде, подтвердил наставник, понизив голос.
* * *
«…Что же до поднятого вопроса, каковы силы, с коими довелось сойтись нашему служителю, и каковы носители и адепты оных, а также начатки их верований и основы их культа, по долгом размышлении и восстановлении ведомых мне знаний и сведений ответить могу следующее.
Первое, о чем подобает упомянуть. Сии силы – есть стоящие за пределами порядка, блюдомого самою природой вещей, губительные и для человеческого рода в самом его существовании, и для мироздания в целом, зиждущегося на взаимнососуществующих основах бытия, природы и равновесных законах. Впрочем, осужденная и сама не отпиралась от служения своего силам древнего Хаоса, посему доказательства сказанного мною будут излишними.
Второе. По прочтении протоколов допроса осужденной, из повторенных ею слов, читаемых при совершенном ею обряде, а также по сравнении их с речениями ее наставника и при приложении к сему изложенного ею учения, надлежит заметить, что в упомянутом ритуале совмещались две силы, действующие совокупно, но принадлежащие к различным течениям одного, впрочем, порядка, о коем и было мною сказано выше.
Третье. Показания осужденной о собственных верованиях, чаяниях и воззрениях, о назиданиях ее наставника, из коих сии воззрения изначально произросли, а также порядок и построение проводимого ею обряда свидетельствуют о следующем. Не будучи твердо убежденным в том, что осужденная воспримет в полной мере все его учение, сущность коего заключается в полном отвержении и разрушении всего сущего миропорядка, именуемый ею (и в дальнейшем здесь) Мельхиором, адепт некоторым образом вводил вверившуюся ему ученицу в заблуждение. Будучи лишь женщиной, пусть и наделенной сверхобычной силою, однако с понятиями, стремлениями и представлениями приземленными и заурядными, осужденная не могла бы искренне принять сторону истого адепта древнего Хаоса, ибо даже и малефикам таковые личности и их идеи кому мерзки, кому страшны, кому неудобны, но уж подлинно не единомысленны. Ибо тяга к властвованию или богатству, или иному чему, что подвигает упомянутых малефиков на их деяния, не имеет вероятности материализации без существования Мира, людского рода и всего, что окружало и окружает их и что они хотели бы лишь переменить или подчинить, но отнюдь не разрушить. Посему, лишь приоткрыв завесу, отделяющую великое и неприглядное Сокрытое от простых смертных, сей Мельхиор не раскрыл осужденной тайны всецело, но лишь означил некие ее очертания, каковые отвечали бы ее душевным устремлениям, созвучны были бы ее желаниям, но не могли бы отпугнуть ее и подтолкнуть к отрицанию его идей. Далее, пользуясь ее неосведомленностью и доверием, сей адепт (со слов осужденной и по логическому допущению) настоял на необходимости его участия в отправлении ритуала, по его словам – ради поддержания и вспомоществования, по разумному же рассуждению – во имя утверждения и воплощения собственных замыслов и привлечения благосклонности истинных своих Хозяев, о вмешательстве каковых осужденная не была уведомлена. Замечу здесь, что не все адепты первородного Хаоса стремятся к полному уничтожению зримого мира и порядка в нем, надеясь подчинить себе силы древних богов и властвовать с ними, что, как понятно, не есть возможно даже in potentia и все равно завершится разрушением мироздания.
