Бруно, поначалу наблюдающий за ним с насмешкой, все более начинал поглядывать настороженно, сочувствие в его взгляде превратилось в откровенное опасение, и однажды вечером, глядя на то, как Курт лежит неподвижно, уставясь в потолок, посоветовал: «Знаешь что, сними себе девку и угомонись, наконец. Смотреть больно».
Подопечному он тогда не ответил ни слова, но сам себе, взяв в кулак остатки воли, повелел собраться. «Следователь должен жить логикой», – с расстановкой думая каждое слово, мысленно напомнил себе Курт, и если чувства тянули в пучину фантазий, то разум, логика говорили об их бесплодности и потому – бессмысленности. Разум все говорил и говорил, и его противостояние чувствам длилось до поздней ночи, когда, наконец, чувства сдались с тяжким боем, не погибнув, но сложив оружие и уступив место расчету. Расчет же был прост: итогом его терзаний станут разочарование и новые муки, отнимающие силы и способность исполнять службу как должно, а стало быть – лишающие его существование смысла, прежде всего для самого себя…
Перемены, случившиеся в нем, были заметны и ему самому, когда, проснувшись утром, Курт не ощутил того непременного желания тотчас собраться и пройти мимо заветного дома, и Бруно, смотрящему на него теперь с некоторым удивлением и долей подозрительности, и Ланцу, который, одарив его пристальным, оценивающим взглядом, внушительно шлепнул ладонью по спине:
– Ну, слава Богу, продышался, абориген? Вовремя. Займись-ка теперь делом.
Глава 3
Райзе ждал его на месте – на втором этаже дома, чей хозяин сдавал комнаты исключительно студентам: в течение первой сессии быстро определялись те, кто станут постоянными жильцами, которые, если и задерживались с уплатой, то вскоре изыскивали средства покрыть долг. Сейчас владелец дома, угрюмый и недовольный, сидел в углу одной из комнат, понуро глядя на постояльца, который сегодняшним утром съезжал внезапно и не по своей воле; постоялец возлежал в постели, вытянув руки вдоль тела, и мутными стеклянными глазами смотрел в стену напротив. Пробыл он в таком положении, судя по заключению Райзе, целиком ночь.
– Можно, конечно, осмотреть подробнее, в лаборатории, – пожимая плечами, добавил он, склонившись над лицом покойного, – но не вижу, говоря по чести, необходимости.
– Парень помер от сердца, – недовольно и спешно подал голос присланный от городских властей дознаватель. – Или от чего другого, только в любом случае не наше это дело. Если от болезни – звать священника, отпевать, и всего делов; если по вашей части – мне все равно тут делать нечего, не убийство – и ладно. Так что – всего вам, и желаю удачного расследования.
– Сукин сын, – безвыразительно сообщил Райзе вслед ушедшему, распрямляясь и глядя на тело перед собою, уточнил: – Ленивый сукин сын.
Курт проводил взглядом торопливую фигуру дознавателя и медленно прошагал к постели, у которой Райзе, присев на корточки, осматривал руку умершего, приподняв ее двумя пальцами за запястье.
– Умер во сне, – сообщил сослуживец, поднимаясь. – Простыня не смята, пальцы не скорчены, подушка не сбита, лицо спокойно – не думаю, что он был в сознании. Следов отравления тоже не вижу – ни пятен, ни, опять же, ничего похожего на желудочные судороги или вообще какое-то напряжение; попросту уснул и не проснулся.
– Не странно ли? – нерешительно предположил Курт, глядя в остановившиеся глаза – взгляд умершего студента был безмятежным, и если б не матовый глянец белков и радужки, можно было подумать, что он вот-вот повернет голову и спросит, что делают в его комнате эти люди…
– Брось, академист, – возразил Райзе с невеселой усмешкой, отходя от постели и окидывая взглядом стены. – Младенцы в колыбелях умирают – просто не просыпаются однажды, и все, и не всегда в этом виновны повитухи-ведьмы, няньки-колдуньи и соседи-вервольфы. Мы многого еще не знаем о человеческих слабостях, недугах и хворях.
– Я не говорю, что дело в ведьмах и колдунах… Густав, ведь, кроме ядов и насланной порчи, есть многое, от чего можно вот так не проснуться – к примеру сказать, снотворные настои, которые, если их перебрать…
– Комнату я уже осмотрел – никаких пузырьков, банок, склянок и прочей дребедени; предвижу твое возражение, что он мог принять это нечто вне дома, однако скажи на милость, зачем кому-то убивать студента столь изощренно? Проще подстроить поножовщину – это у них явление частое.
– Это… – Курт обернулся на хозяина дома, вслушивающегося в разговор следователей, и решительно качнул головой в сторону двери, чуть повысив голос: – Свободен.
Тот поднялся, с явным неудовольствием взглянув на студента, столь бесцеремонно и хитроумно избежавшего платы за прошедший месяц, и, тяжко вздыхая, поплелся в коридор.
– Это не аргумент, – продолжил свою мысль Курт, закрыв за хозяином дверь и вернувшись к постели с телом. – Могут убить свинопаса за то, что он узнал тайну короля, равно как и придворный может пострадать за тайну раба.
– Apte dictum
[23]
, – кивнул Райзе. – Запишу где-нибудь. Только здесь ты вряд ли раскопаешь королевские тайны, академист; это просто студент, у которого (скорее всего – прав этот бездельник) были проблемы с сердцем. Случается. Знаешь, всякое бывает; бывает – старик семидесяти лет выдерживает неделю допроса с пристрастием, а бывает и так, что лишь покажешь молодому здоровому парню пару щипцов с иголками – и он испускает дух от остановки сердца…
– Все верно, – не особенно почтительно прервал Курт старшего сослуживца, – но если он умер, как ты говоришь, во сне – почему открыты глаза? А если он скончался в сознании, то откуда эта тихость в его лице?
– Резонно. Отвечаю – по опыту: случается, что веки подымаются уже после того, как останавливается сердце, при последней мышечной судороге.
– Слишком много допущений. Слишком много вопросов.
Райзе улыбнулся – снисходительно и почти отечески.
– Слишком много рвения и скуки. Я понимаю, что после полугода бездействия тебе хочется ухватиться за первое, что лишь чуть подходит под понятие «дело», однако же…
– Густав, я не рвусь выслужиться. Но посуди сам: смерть без видимых причин, она сама по себе странна; если не этому надлежит привлекать наше внимание, то тогда что же должно возбуждать подозрение? Большая черная жаба в его шкафу?
– Не становись на дыбы, академист, – примирительно откликнулся Райзе. – Но не говорит о сверхъестественных причинах только лишь отсутствие наружных повреждений…
– …а также мышечная судорога, которая заставила его открыть глаза, но не исказила черт лица, не задела собою ни единой более мышцы; а также его слишком покойная поза – посмотри, на этой постели будто никто и не спал, будто он лег вот так, на спину, и не двинулся. А также…
– Будет, довольно, – вскинул руки Райзе, кивая каждому слову. – Я понял твою мысль. Однако же – послушай; с таким подходом к делу в любом событии можно найти умысел и козни темных сил. Чем это оборачивается – ты не хуже меня знаешь.
