Когда спустя безвестное количество времени вновь заглянул Бруно, весьма недоброжелательно напомнив об обеде, Курт даже подивился тому факту, что кроме всего иного в окружающем его мире существует телесная пища, которой надо уделять некоторое внимание; только теперь припомнилось, что ужина вчера не было, завтрак тоже прошел мимо как-то непримечательно и просто, да и сейчас ни о чем подобном думать не хотелось. Подняться и уделить должное участие телу Курт сумел лишь благодаря немыслимому усилию воли, напомнив себе, что, как верно отметил Керн, качающийся от ветра следователь Конгрегации – это непозволительно.
Проглотив неведомо что и думая по-прежнему о своем, он даже не сразу заметил, что его подопечный сидит недвижимо, упершись в стол локтями и чуть подавшись вперед, глядя на него в ожидании.
– Это начинает настораживать, – сообщил тот недовольно, когда Курт поднял к нему взгляд. – Я даже опасаюсь вообразить, что будет, если она тебя отбреет. Вовсе удавишься?
Он сидел молча еще мгновение, вдруг осознав, что мысль эта не показалась ни невероятной, ни даже пугающей…
Испугался Курт лишь спустя долгую-долгую секунду, словно увидев за эту секунду самого себя со стороны, извне; испугался и всего происходящего, и того, как встретил услышанные только что слова, и того, что рассудок вновь начал сдаваться тому неведомому, что снедало его изнутри.
– Я в норме, – возразил он вслух более себе самому, нежели собеседнику; встряхнул головой, словно надеясь, что от этого развеется туман в мыслях, и они встанут, как подобает. – Ты что-то сказал?
– Сказал. Я сказал, что, пока ты здесь валялся, предаваясь похотливым измышлениям, я побывал в университете и перемолвился словечком с парой своих приятелей – тихо и аккуратно, не бойся… если тебя, конечно, это все еще заботит…
Курт снова отозвался не сразу, всеми силами ослабшего в борьбе с собою духа пытаясь заставить себя не вспыхнуть от стыда; итак, купленный Конгрегацией студент-недоучка, лишь чудом этой самой Конгрегацией не казненный некогда за покушение на следователя, врученный под его надзор, делает за него, действующего инквизитора, его работу. Хуже нечего и помыслить…
– Хватит стебаться, – ответил Курт – зло, почти взбешенно, чтобы этим гневом укрыть, спрятать, не дать за ним увидеть свое смятение. – О чем ты с ними говорил?
– О всяком. Не знаю уж, поможет ли это тебе, нужно ли это тебе, или я зря потратил время, но кое-что я выяснил о покойном Шлаге. Кроме того, что он, судя по твоим изысканиям, прилично срубил со своих соучеников, которых не сдал ректору, он еще и занял немало. У четверых взял в долг суммы от сорока до шестидесяти-семидесяти талеров.
Курт, не удержавшись, присвистнул и замер, выпрямившись и позабыв обо всех своих терзаниях, лишь только вскользь прикинув итоговую сумму. Получались сотни.
– Вопрос, – тихо подытожил он, глядя на подопечного растерянно, – как Штаг собирался отдавать такие деньги?.. Даже если продолжать практику повальных взяток, на это ушло бы еще года полтора; тогда следующий вопрос – что такого ему могло вдруг понадобиться, что он решился влезть в такие обязательства?
Бруно пожал плечами:
– Думай. Это твоя работа; я сделал, что от меня зависело, – достал тебе сведения. Еще что я могу добавить, так это то, что любовницы с ним и впрямь никто не видел. Хотя некоторые особенно внимательные отмечали, что чем-то не слишком уж мужским от него временами попахивало; отсюда и насмешки, подобные тем, что отпускал тот гнусный тип с юридического.
Курт задумчиво перевел взгляд в окно, за которым виднелся конек соседней крыши, посмотрел в доски стола перед собою и, наконец, снова на Бруно.
– А может ли такое быть? – предположил он тихо и нерешительно. – Конечно, его приятель говорил, что женского общества как такового Шлаг не чурался, однако же… Это бы многое объяснило – и затраты, и странное поведение, и внезапную отдаленность от лучшего с детства друга. Насколько мне известны подобные случаи, это может проявиться когда угодно – хоть в юности, хоть в глубоко зрелом возрасте; может, эти обвинения не беспочвенны?
– Я об этом подумал, – серьезно кивнул подопечный. – Напрямую я этого вопроса, разумеется, никому не задавал, однако так, обиняками, навел беседу на эту тему. Не знаю, каков из меня в этом смысле получился дознаватель, но лично по моим ощущениям выводы у меня сложились такие. Первое. Никто всерьез этого даже не допускает. Подтрунивали, подшучивали, но искренне так никто не полагал и не полагает. Второе. Все его прочее поведение вполне соответствует поведению нормального молодого парня, разве что – поглощенного какими-то своими делами. Однако, как ты сам знаешь, все зависит от того, что ты желаешь доказать, от чего отталкиваешься. Все те же признаки могут подтвердить и эту версию тоже.
– Может быть, я вовсе зря вбил себе в голову мысль о женщине?.. – уже не обращаясь к Бруно, пробормотал отстраненно Курт, и бывший студент хмыкнул:
– Ну да, у кого что болит…
Прежде чем прочесть подопечному гневную отповедь, Курт перевел дыхание, заставив себя прежде мысленно сосчитать до трех – мерно, неспешно, как учили, чтобы преодолеть внезапную вспышку озлобления и понять, имеет ли оно право выразиться. По истечении шести мгновений злость не остыла, но здравый смысл все же воспротивился желанию немедленно возмутиться. Некоторая доля правды в словах бывшего студента имелась, этого нельзя было не признать; Курт не сказал бы, даже будучи предельно честным с самим собой, что он прав funditus et penitus
[59]
, однако допустить подобное предположение было вполне можно. Почему бы ему, охваченному этим погибельным для ума и сердца томлением, не могло помимо логики и рассудка, помимо воли прийти в голову именно наиболее близкое ему самому истолкование произошедшего?
– Вынужден признать, – через силу согласился Курт, отвернувшись. – И этого исключить нельзя.
Вопреки ожиданию, Бруно не стал ухмыляться снова, торжествуя его согласию, лишь кивнув:
– Верно. Хотя, если тебе интересно мое мнение, мне тоже сдается, что иное объяснение подобрать трудно – все к тому. Только это все одно ничего не дает.
– Поговори со своими приятелями еще раз, – попросил Курт, потирая пальцами виски и чувствуя, как к прочим его напастям прибавляется внезапно возникшая головная боль, вот только он никак не мог уразуметь, что́ это – тот ли самый знак, что он увидел что-то, не осмысленное им сразу как должно, или же виновники – просто-напросто утомление, тоска и уныние. – Выясни все, что сможешь, о его бывших подружках, о трактирных девках, каких он хоть раз снял; полагаю, таковых за четыре года набралось немало, но уж хоть что-нибудь… Мне, я так полагаю, или всего не скажут, или придется расходовать лишнее время на то, чтоб каждого разговорить.
– Попробую, – пожал плечами Бруно. – Думаешь, в этом направлении что-то можно раскопать?
– Не уверен, – отозвался он, не призадумавшись ни на секунду. – Но надо с чего-то начать.
