– Я вас слышу, лейтенант.
– Мы находимся с западного края себхи и обнаружили беглеца. Туарег вышел на нас, хотя, к несчастью, думаю, он нас увидел.
Он почти расслышал глухое ругательство сержанта, который, сделав паузу, заметил:
– Ну, я не могу двигаться дальше. Я нашел спуск, но соляная корка не выдержит веса джипа.
– Не вижу другого выхода, кроме как окружить солончак и дождаться, когда жажда вынудит его сдаться.
– Сдаться? – В голосе сержанта прозвучала смесь удивления и недоверия. – Туарег, убивший двух человек, ни за что не сдастся. – Ажамук закивал головой в подтверждение его слов. – Он может позволить себе умереть, но никогда не сдастся.
– Это возможно… – согласился лейтенант. – Но ясно, что мы не можем к нему подобраться. Подождем!
– Как прикажете, лейтенант!
– Оставайтесь на связи. Конец связи!
Лейтенант повернул выключатель и обратился к Ажамуку.
– Что с ним такое? – пробормотал он. – Он что, хочет, чтобы мы бросились вдогонку за этим туарегом по равнине, чтобы тот поиграл с нами или влепил нам пулю? – Он помолчал и обернулся к одному из солдат: – Приготовьте белый флаг.
– Вы собираетесь вести переговоры? – удивился Ажамук. – Чего вы этим добьетесь?
Лейтенант пожал плечами:
– Не знаю. Но сделаю все, что в моих силах, чтобы избежать лишнего кровопролития.
– Разрешите пойти мне, – попросил сержант. – Я не туарег, но родился в этих краях и хорошо знаю этих людей.
Лейтенант ответил уверенным отказом.
– Сейчас я представляю высшую власть к югу от Сиди-эль-Мадья, – сказал он. – Возможно, он меня послушает.
Он взял рукоятку лопаты, к концу которой солдат привязал грязный платок, отстегнул кобуру и начал осторожно спускаться по опасному склону.
– Если со мной что-нибудь случится, вы примете на себя командование, – уточнил лейтенант. – Малик ни в коем случае не должен брать его на себя. Ясно?
– Не беспокойтесь.
Спотыкаясь, скользя и едва не свалившись в пропасть, лейтенант спустился вниз, недоверчиво окинул взглядом тонкую корку соли и, осознавая, что на него смотрят подчиненные, взял себя в руки и решительно зашагал к далекому силуэту всадника, умоляя небо, чтобы почва не разверзлась под его ногами.
Почувствовав себя увереннее, он продолжил движение, размахивая жалким флагом. Солнце начало превращаться в расплавленный свинец, и лейтенант обратил внимание, что в котловине, образованной солончаком, лишенной малейшего порыва ветра и раскаленной солнцем, температура была еще на пять градусов выше и воздух обжигал легкие.
Он увидел, как туарег заставил верблюда опуститься на колени и ждал, стоя рядом, нацелив винтовку. На середине пути лейтенант раскаялся в своем поступке, потому что пот ручьями тек по всему телу, пропитав форму, а ноги, казалось, вот-вот откажутся ему повиноваться.
Последний километр был, вне всяких сомнений, самым длинным в его жизни, и, когда он остановился в десяти метрах от Гаселя, ему потребовалось время, чтобы собраться с силами, отдышаться и прохрипеть:
– У тебя есть вода?
Тот отрицательно покачал головой, не переставая целиться ему в грудь:
– Она мне нужна. Попьешь, когда вернешься.
Лейтенант понимающе кивнул и облизнул губы, ощутив при этом только солоноватый вкус пота.
– Ты прав, – согласился он. – Я сглупил, не захватив с собой фляжку. Как ты можешь переносить такую жару?
– Я привык… Ты пришел поговорить со мной о погоде?
– Нет. Я пришел, чтобы попросить тебя сдаться. Тебе некуда бежать!
– Это только Аллах может утверждать. Пустыня большая.
– Но этот солончак – нет. И его окружили мои люди. – Лейтенант бросил взгляд на тощую гербу, свисавшую с верблюда. – У тебя мало воды. Долго ты не продержишься… – Он сделал паузу. – Если пойдешь со мной, обещаю тебе справедливый суд.
– Меня не за что судить, – спокойно уточнил Гасель. – Мубаррака я убил в поединке, согласно обычаям моей расы, а военного казнил, потому что он был убийцей, не проявившим уважения к священным правилам гостеприимства… По закону туарегов я не совершил никакого преступления.
– Почему же ты тогда бежишь?
– Потому что знаю, что ни неверные руми, ни вы, перенявшие их нелепые законы, не станете уважать мои, хоть мы и находимся в пустыне. Для тебя я грязный «Сын Ветра», убивший одного из твоих, а не имохар народа Кель-Тальгимус, совершивший правосудие по закону, которому не одна тысяча лет. Он возник намного раньше, чем кто-либо из вас ступил на эти земли.
Лейтенант Разман осторожно опустился на твердую корку соли, при этом проговорив:
– Для меня ты вовсе не грязный «Сын Ветра». Ты благородный и смелый имохаг, и я понимаю причины твоих поступков. – Он помолчал. – И их разделяю. Возможно, я действовал бы так же, не простив подобного оскорбления. – Он громко вздохнул. – Однако я обязан вручить тебя властям, чтобы избежать кровопролития. Пожалуйста! – взмолился он. – Не усложняй и без того трудное положение.
Он мог бы поклясться в том, что собеседник насмешливо улыбался под покрывалом, когда с иронией спросил:
– Трудное для кого? – Гасель покачал головой. – Для туарега положение становится действительно трудным в тот момент, когда он теряет свободу. Наша жизнь сурова, но зато мы свободны. Если мы теряем эту свободу – теряем смысл жизни. – Он помолчал. – Что бы со мной сделали? Приговорили бы к двадцати годам?
– Для такого срока нет оснований…
– Нет? Тогда для какого? Пять лет? Восемь? – Туарег был непреклонен. – Ни одного дня, слышишь! Я видел ваши тюрьмы, мне рассказывали, каково в них живется, и знаю, что не выдержал бы там и дня. – Он выразительно махнул рукой, указывая, чтобы лейтенант уходил. – Хочешь схватить меня – приходи за мной…
Разман тяжело поднялся, с ужасом думая о том, что ему вновь предстоит проделать долгий путь под солнцем, которое с каждой минутой пекло все яростнее.
– Я не приду за тобой… В этом можешь быть уверен, – только и сказал он, прежде чем повернуться спиной к туарегу.
Гасель смотрел лейтенанту вслед, пока он устало удалялся, опираясь на лопату, которая послужила древком флага, и засомневался, сможет ли он добраться до берега себхи, не свалившись от солнечного удара.
Потом воткнул в твердую соль свою такубу и винтовку, натянул полог и укрылся под ним, приготовившись терпеливо переждать самые тяжелые дневные часы…
Он не спал, уставив взгляд в ту точку, откуда автомобили посылали солнцу металлические отблески, замечая, как с каждой минутой марево становится все плотнее, а жара усиливается – вот-вот закипит кровь. Густой, удушающий и тяжелый зной вызывал протесты мехари, который по своей природе был привычен к самым высоким температурам.
