Лес зданий, омываемых огромным соленым морем. На углу многих из них были устроены фонтаны, из которых вытекало в день столько пресной воды, сколько один бедуин потреблял за всю свою жизнь. Его возвели на каменистой почве, которая годилась лишь для того, чтобы служить прибежищем для тысяч крыс. Поэтому он и стал таким местом, где самый хитрый, смелый, благородный и умный имохаг благословенного народа Кель-Тальгимус чувствовал себя таким же неспособным к борьбе, как самый жалкий раб акли.
– Вы не могли бы мне подсказать, как пройти к дворцу президента?
Ему пришлось задать этот вопрос пять раз и затем со всем вниманием выслушать столько же ответов, потому что лабиринт улиц, неотличимых друг от друга, представлялся ему непостижимым. Однако, проявив упорство, он уже практически ночью вышел-таки к обширному парку, обнесенному высокой решеткой, которая со всех четырех сторон окружала самое великолепное здание, какое он когда-либо видел.
Почетный караул в красных мундирах и нарядных касках с плюмажем маршировал, автоматически подчиняясь командам, и наконец удалился, оставив на углах вытянувшихся в струнку часовых, которые напоминали скорее статуи, чем людей из плоти и крови.
Гасель внимательно осмотрел огромный парк, и его взгляд привлекла группа тесно растущих стройных пальм, которые возносились над прочими деревьями меньше чем в двухстах метрах от главного входа.
Там, в своей далекой пустыне, Гасель, бывало, днями просиживал на верхушке такой вот пальмы – спал, привязав себя к толстым стеблям листьев, подкарауливая стадо газелей. В любых других обстоятельствах тонкое чутье всегда предупреждало их о присутствии человека.
Он прикинул расстояние от ограды до пальм и сообразил, что, если за ночь ему удастся залезть, не выдав себя, на одну из крон, тогда у него появится много возможностей сразить президента одним выстрелом, когда тот попытается войти во дворец или выйти оттуда.
Понадобится только терпение, ну а терпения туарегу было не занимать.
Когда зазвонил телефон, он уже знал, кто звонит, поскольку это была прямая линия, которой пользовался только Президент.
– Да, господин?
– Генерал Аль-Хумайд, Али… – говоривший старался сохранять спокойствие, однако голос выдавал его волнение, – только что позвонил и попросил меня – «со всем уважением» – как можно скорее назначить выборы, чтобы избежать кровопролития.
– Аль-Хумайд! – Али Мадани почувствовал, что его голос тоже дрогнул, и точно так же безуспешно попытался притвориться спокойным, хотя на душе у него заскребли кошки. – Но ведь Аль-Хумайд всем обязан вам… Он был никому не известным майором, который никогда…
– Я это знаю, Али, знаю! – прервал его нетерпеливый голос. – Зато теперь он – военный губернатор ключевой провинции и командует нашей основной группировкой бронетанковых войск…
– Сместите его!
– Это ускорило бы ход событий… Если он восстанет, провинция пойдет за ним. А восставшая провинция – это как раз то, что нужно французам, чтобы поспешить с признанием какого-нибудь временного правительства. Эти горские племена никогда нас не любили, Али. Тебе это известно лучше, чем мне.
– Но вы же не можете принять его требования! – заметил тот. – Страна не готова к выборам…
– Я это знаю… – прозвучало в ответ. – Поэтому я тебе и позвонил… Что там с Абдулем?
– Думаю, мы его обнаружили… Его держат в небольшом домике в лесу Сен-Жермен в районе Мезон-Лаффит
[37]
…
– Это место мне знакомо. Однажды мы три дня прятались в этом лесу во время подготовки теракта. Каков твой план?
– Полковник Турки вечером вылетел в Париж через Женеву. В настоящее время он, вероятно, вышел на связь со своими людьми. Я жду его звонка с минуты на минуту.
– Пусть приступает к делу как можно скорее.
– Я не хочу, чтобы он предпринимал какие-либо действия, пока не будет совершенно уверен в результате, – ответил министр. – Если мы провалимся, французы не дадут нам второго шанса.
– Ладно… Держи меня в курсе.
И положил трубку. Министр внутренних дел Али Мадани в свою очередь поступил так же и долго неподвижно сидел в кресле, погрузившись в размышления о том, что случится, если попытка полковника Турки не увенчается успехом и Абдуль эль-Кебир так и будет будоражить нацию. Генерал Аль-Хумайд был первым, однако, хорошо зная его, Али Мадани сомневался, что тот отважился бы взять на себя инициативу и обратиться к президенту, если бы не питал уверенности в том, что к нему тут же присоединятся другие гарнизоны. Перебрав имена, он прикинул, что, как минимум, семь провинций – а это значит, третья часть вооруженных сил – в первый же день перейдут на сторону Абдуля эль-Кебира. Отсюда до объявленной гражданской войны всего один шаг, особенно если французы постараются, чтобы она разразилась. Они еще не забыли унижения, которому подверглись двадцать лет назад, и мечтают прибрать к рукам богатства, которые целое столетие считали своими.
Он зажег одну из своих замечательных турецких сигарет, встал и подошел к окну, откуда обвел взглядом спокойное море, пустынный в это время года пляж и широкую набережную, спрашивая себя, не настало ли время навсегда покинуть этот кабинет, который он так любил.
Чтобы попасть сюда, он проделал долгий путь. На этом пути ему пришлось заключить в тюрьму человека, которым в глубине души он восхищался, и отдать себя в полное подчинение человеку, которого – тоже в глубине души – он презирал. По правде говоря, это был трудный путь, зато, в результате, самая большая сила и власть в стране надолго оказались сосредоточены в его руках и никто – за исключением разве что проклятого туарега – не смел и шагу ступить без его разрешения.
И вот теперь он ощутил, что эта власть начала ослабевать и ускользать между пальцами, словно глина, высушенная солнцем и обратившаяся в пыль. И чем сильнее он сжимал кулак в стремлении удержать ее, тем быстрее она рассыпалась.
Он отказывался признать, что монолитное государство, возведение которого стоило им столько пота и чужой крови, в итоге оказалось таким хрупким: хватило одного лишь упоминания имени Абдуля эль-Кебира, чтобы разрушить его до основания. Однако события упорно доказывали, что так оно и есть и, вероятно, настало время взглянуть правде в глаза и признать свое поражение.
Аль Мадани вернулся к столу, поднял трубку телефона и набрал свой домашний номер, подождал, когда прислуга позовет жену, и, когда та подошла к телефону, его голос прозвучал необычно хрипло, почти пристыженно.
– Приготовь чемоданы, дорогая, – попросил он. – Хочу, чтобы ты с детьми отправилась на несколько дней в Тунис… Я тебе сообщу, когда ты должна вернуться.
– Дела обстоят так плохо?
– Еще не знаю, – ответил он. – Все зависит от того, чего Турки добьется в Париже.
Он положил трубку и долго размышлял, остановив взгляд на большом портрете президента, занимавшем почти всю стену в глубине кабинета. Если Турки потерпит неудачу или вздумает перейти на сторону врага, можно будет считать, что все пропало.
