На лугу в Ге-де-ла-Шен семилетнего Венсана укусила оса. Он рыдает.
— За что она так? Я ведь ей ничего не сделал!
И до самого вечера этот мальчик, совсем не плакса, будет проливать горючие слезы. «За что?» Я терпеливо повторяю:
— Это ведь оса, она испугалась, вот и все. Она не поняла, что ты не хочешь причинить ей зла.
Но я знаю, что за этим страдальческим лицом и полными мучительного удивления глазами стоит нечто гораздо более важное, чем осиный укус.
— Почему, — спрашивает мой ласковый Венсан, — весь мир не одна только любовь и гармония?
Он спрашивает у меня, ведь именно благодаря мне он появился в этом мире. Спрашивает в первый раз и уж, конечно, не в последний. Оскорбленный приятелем, обиженный учителем, насмотревшись ужасов по телевизору — именно ко мне он будет всякий раз обращаться. Почему? За словами, которые я произношу, слышит ли он мое молчание? Я не знаю, малыш, пока еще не знаю.
Если бы на месте Венсана была Альберта, она бы в ярости растоптала осу, Полина сразу же забыла бы об укусе, а вот Даниэль никогда не спросил бы меня — почему? Он никогда не задавал мне этого вопроса. Дитя моей безоружной юности, он инстинктивно чувствовал, что каждый должен искать свой собственный ответ. Скорее мой товарищ, чем сын, он рос, а я набиралась ума. Молчание мы поделили между собой.
* * *
— Что такое выкидыш? — спрашивает Альберта.
— Когда ждешь ребенка и теряешь его прежде, чем он станет достаточно сильным, чтобы жить.
— Но иногда это делают специально?
— Да, иногда специально. Кто тебе это сказал?
— Ло сказала Аните: «Конча-то опять устроила себе выкидыш». А зачем она это сделала?
— Думаю, потому что она несчастна и ей не хотелось, чтобы ребенок стал таким же несчастным, как она…
— Значит, она его убила и она преступница, — заключает Альберта удовлетворенно.
Как всякая здоровая натура, она несколько кровожадна и в общем-то не против, чтобы и мир был таков.
— Да, ее можно было бы назвать преступницей, если бы она сделала это из дурных побуждений. Но я думаю, ей просто не хватило ума понять, что и у ее ребенка есть надежда стать счастливым или чего-нибудь добиться в жизни…
— А ты, мама, ты была уверена, что мы будем счастливы? Да?
— Уверена… Знаешь, никогда ни в чем нельзя быть уверенной.
— Но мы же счастливы!
— Может быть, вы не всегда будете счастливы. Правда, я все же надеюсь, но не могу быть уверенной.
— А тебе будет грустно, если мы будем несчастны?
— Очень.
— И тогда ты, наверное, скажешь себе: лучше бы у меня был выкидыш?
— Вряд ли. Конечно, в минуту отчаяния мне могли бы прийти в голову такие мысли, только это был бы грех. Горе может научить нас многому, сделать богаче, оно может обратить нас к Богу и обернуться радостью.
— Да… но все же лучше быть счастливым.
— Думаю, для настоящего святого это примерно одно и то же. Либо ты живешь в Боге, счастливый или несчастный, и все хорошо. Либо нет…
— Да. Но ведь Богу неприятно, если мы несчастны, правда? Ему не может быть это приятно?
— Конечно, не может. И все же на свете много несчастных людей.
— Наверное, Бог, когда видит это, говорит себе: «Жаль, что я не устроил себе выкидыш».
И снова о воспитании
Мне скажут, что мои дети очень плохо воспитаны. В тринадцать лет я считала, что дети выходят из пупка, а по воскресеньям разгуливала в белых носочках.
Альберта в свои десять лет знает, что такое выкидыш и что можно прекрасно «родить ребенка, не будучи замужем», но я не думаю, чтобы это в самом деле нанесло ей вред. Труднее другое — дать ей представление об идеале, не замыкая ее в абстракции, и научить ее не судить других, не разрушив при этом представления об истинных ценностях.
— Ты ведь разводилась, мама? — спрашивает Полина.
— Да.
— Это плохо?
— Ничего хорошего.
— Это твоя вина?
— Если мы не ладим с другими, значит, мы наверняка в чем-то и сами виноваты.
— Но ты ведь тогда не венчалась в церкви, значит, это не считается, — живо вмешивается Альберта, которая никак не хочет признать, что я могла быть неправа.
— Церковь не считает это браком, но все-таки считает грехом.
— О! — огорченно восклицает Альберта.
— Ты, может быть, считаешь, что мама никогда не грешила? Она ведь такая же, как мы, мама, — говорит Полина, которую эта мысль скорее забавляет.
— Что поделать, я не святая, — говорю я Альберте.
— Жаль, — отвечает она так нежно.
Она, такая суровая, в глубине души по-настоящему нежна. Я не жалею, что мы с ней обсуждаем эти вопросы, пока она еще смотрит на них с лучезарной простотой ребенка.
Но что со мной было, когда я узнала, что Полина всюду, даже на уроках закона Божьего, хвастается:
— Твоя мама выходила замуж всего один раз, а моя целых три! А если бы она только захотела, могла бы выйти и десять!
Полина
Наша Полина настоящий сорванец. В младенчестве она была ласковым и веселым ангелочком. Спала в нашей спальне и никогда не плакала ночью, никогда не требовала свою бутылочку раньше семи часов утра и смеялась даже во сне.
Но как только ей исполнилось четыре года, мы поняли, что ее общительный характер имеет и свою оборотную сторону Полина стремилась к независимости. В пять лет она уже ходила в гости обедать.
— Так ты пригласишь меня пообедать? Когда? — спрашивала она кого-нибудь из соседей, лучезарно улыбаясь и сверкая глазенками. И шла в гости.
Между пятью и шестью годами она дважды обручалась. Ее любимый жених жил с нами в одном дворе. Он торчал с самого рассвета под ее окном и посылал ей воздушные поцелуи, на которые она откликалась веселым птичьим щебетанием.
Полина разработала целую систему миграции: она ночевала то у одних, то у других и везде чувствовала себя превосходно. Летом мы отдали ее родственникам Долорес, очень милым людям, которые жили в предместье Мадрида и ни слова не говорили по-французски. Когда Жак приехал за ней полтора месяца спустя, Полина верховодила веселой ватагой испанских мальчишек, бегала босиком и ни слова не говорила по-французски. Зато очень лихо ругалась по-испански.
— Только и слышишь — Полина да Полина, — пожаловалась в один из своих горьких дней Альберта. — Я вот гораздо послушнее и занимаюсь больше. Чем она лучше меня, Полина?
Это правда. Альберта суровая и пылкая, умная и впечатлительная, трудолюбивая и скрытная, верная, наконец. Но Полина… Полина сама радость, вот и все, но этого достаточно. Долорес от нее без ума. Она водит ее в бары, пичкает оливками, жареной картошкой, гранатовым соком.
