Он и сам себе удивлялся.
Джастин закатил глаза.
— Мои стихи на все времена. Если бы я описывал платье, то просто поставил бы дату. Что, если я напишу, будто моя богиня Луны носит тюрбан? На следующий год она превратится в неряху, а ведь я столько времени потратил на стихотворение.
— Конечно, зачем писать стихотворение, которое потом нельзя будет использовать повторно, — согласилась Оливия. — Наверное, лучше всего ей быть обнаженной. Твоя богиня Луны храбро выступает против назойливых правил этикета, которые, как я уверена, у всех нас вызывают досаду.
— Неужели? — переспросил Куин, наклоняясь к ней. — Вы признаетесь, что чем-то напоминаете леди Годиву, мисс Литтон? — Он снова поймал ее взгляд и заметил на ее щеках слабый румянец.
Герцог откинулся на спинку стула, чувствуя, как его сердце внезапно забилось сильнее. При мысли о леди Годиве он представил Оливию, ее обнаженное, пышное тело, грудь, просвечивающую сквозь пряди темных волос, изогнутый в ироничной улыбке рот.
— Моя богиня Луны не обнаженная! — Джастин снова закатил глаза. — Я просто не упоминаю ее одежду. Предпочитаю писать о том, каково это — быть влюбленным. Вот мое любимое двустишие: «Я взберусь на высокую башню, преодолею море ради тебя».
— Не хочу показаться педантичной, но эти строки написаны отнюдь не ямбическим пентаметром, к тому же они не рифмуются, — заметила Оливия. — Я уверена, двустишие должно рифмоваться.
— А меня больше беспокоит, что эти два действия совершенно далеки друг от друга, — продолжил Куин. — Конечно, при необходимости ты бы мог забраться на колокольню, Джастин, но бежать или идти по воде не смог бы.
— Если, конечно, ты не божество, — сказала Оливия, и на ее щеках вновь появились ямочки. — В конце концов, он родился под звездой.
Они оба посмотрели на юного Джастина, а потом Куин встретил взгляд Оливии и снова испытал приятный трепет.
— Никаких признаков. Даже сияния нет.
Джастин оказался крайне добродушным юношей.
— Обыватели, — спокойно отозвался он. — Поэзия не нуждается в рифме. Только стремящиеся к идеалу беспокоятся о подобных вещах.
— Двустишия должны рифмоваться, — твердо повторил Куин. — Но в одном ты прав. Зачем связывать себя правилами? Но насколько мне известно, когда речь заходит о стихах, то метафоры в порядке вещей.
— Наверное, их очень сложно сочинять, — сказала Оливия. — Те стихотворения, которые я помню, содержат много метафор, но я никогда не могла придумать ни одной.
— Например? — поинтересовался Куин.
Глаза Оливии смеялись.
— «У леди одной из Норфолка подбородок был острей, чем иголка…» Хватит, если вы не возражаете. Но могу вас уверить, когда речь заходит о метафорах, лимерику нет равных.
— Я слышал этот лимерик. — На лице Джастина появилось уважительное выражение. — Не думал, что они нравятся дамам.
— Вообще-то нет. Но я исключение. Большинство дам с радостью бы послушали твои милые стихотворения. Спроси его светлость. Возможно, он тоже писал такие стихи в юности.
Джастин фыркнул.
— Куин не смог бы написать стихотворение, даже если бы ему подсказывал сам Шекспир.
— Неправда! — возразил Куин. Внезапно он почувствовал странное опьянение, глядя в сияющие глаза Оливии. — Моя леди розовый цветок, а я… я высокая башня. Как вам это?
Оливия усмехнулась, и герцога обдало жаром.
— Вы меня удивляете, ваша светлость. И подумать не могла, что у вас такой дар к метафорам. Цветы и башни вызывают определенные чувства.
Если Куин правильно понял, Оливия только что превратила его жалкую метафору в нечто весьма чувственное. И сделала это на глазах у его юного родственника.
— Я мог бы использовать дикий цветок, но никак не розовый, — нахмурился Джастин. — Слишком банально.
— Ты прав, — согласилась Оливия. — Думаю, вам лучше придерживаться архитектурной метафоры, ваша милость. Возможно, замок?
Она бросала ему вызов своей улыбкой.
— Замок — это непросто, — серьезно заявил Джастин. — Он почти ни с чем не рифмуется.
— Твое тело — замок, завоеванный мной, — произнес Куин, поднимая бокал. Он сделал глоток и взглянул на Оливию, зная, что его глаза потемнели от желания.
Молчание было таким знойным, что Куин удивился, как не загорелась скатерть на столе.
— А как же ров? — спросила Оливия с легкой улыбкой на губах. — Ведь кто-то должен спуститься в ров?
Джастин расхохотался.
— А еще крепостной вал! — произнес он, давясь от смеха. — Не забудь крепостной вал, Куин!
В их шумное веселье вмешалась герцогиня:
— Возможно, вы захотите поделиться с остальными гостями?
Джастин мило улыбнулся.
— Мы обсуждаем архитектуру средневековых замков, тетушка. И естественно, этот предмет вызвал у нас веселье.
— Зубчатые стены, — кивнула Оливия, — в литературном контексте.
Герцогиня сузила глаза и заговорила с Джорджианой и Алтеей об использовании узорчатого бархата для шитья пологов. Этот вопрос напрямую касался супружества. Куин быстро повернулся к Джастину и Оливии.
— Я предпочитаю драму, — продолжал Джастин. — Например, шестьдесят семь моих стихотворений обещают совершить невозможное во имя любви.
— Полагаю, отсюда прогулка по воде, — сказала Оливия. — А что еще ты обещаешь сделать?
— Пройти сквозь огонь. Удержать мир на ладони.
— И снова несовместимое, — заметил Куин. — Если ты и пройдешь сквозь огонь, хотя скорее через него лучше перепрыгнуть, то в остальном у тебя явно мания величия.
— Лорд Джастин, если в вас есть божественное начало, то самое время обнаружить его, — с надеждой произнесла Оливия.
— Похоже, у вас обоих скучные прозаичные души. Поэзия — моя судьба. Насмешки меня не остановят. Когда-нибудь я встречу даму, прекрасную, как луна, и у меня уже будут написанные в ее честь стихи.
— Никогда не встречала такой дамы, — заметила Оливия. — Ваша светлость, а вас луна когда-нибудь сводила с ума?
Куин смотрел на нее, думая совсем не о луне.
— Она слишком бледна, холодна и неинтересна. Я бы предпочел богиню, дающую собственный свет, а не отражающую свет других.
— Не могу представить тебя влюбленным, но никогда не говори «никогда», — сказал Джастин.
— Возможно, поэзия станет судьбой его светлости. — В глазах Оливии плясали веселые огоньки. — Только подумай, как изысканно он обыграл слово «крепость», и ему даже не пришлось добираться до крепостного вала. Немногие могут себе представить, чтобы в укреплениях был потаенный смысл.
— Какой смысл? — Герцогиня внезапно повернулась к ним.
