А потом Федор поступил в институт, и не просто в
какой-нибудь, а в самый что ни на есть престижный, в Историко-архивный! Мать
ходила к директору музея, и директор, кажется, хлопотал о том, чтобы Федора
приняли, хотя он получил всего лишь одну четверку, по истории, и набрал
вожделенный проходной балл! Впрочем, если бы не директор, может быть, и не
приняли бы, и директора следовало «отблагодарить», но как благодарить — ни
Федор, ни мать понятия не имели.
И тогда она позвонила отцу.
Федор ничего об этом не знал, слышал только, что она
несколько раз звонила куда-то и говорила сначала специальным холодным голосом,
а потом умоляющим, а потом плачущим. Федор не хотел слушать ее причитаний,
нарочно не хотел, потому что в тот момент чувствовал себя победителем жизни, а
плачущий голос матери с этим чувством никак не вязался.
Он победил. Он поступил. Поступил в такой престижный вуз, и
теперь, конечно же, вся его жизнь изменится навсегда! Он будет хорошо учиться,
он найдет достойную работу, сделает сумасшедшую карьеру, и все у него будет,
как у тех самых людей из телевизора, которые не давали ему покоя.
Должно быть, отцу быстро надоели приставания матери, потому
что в один прекрасный день он вдруг приехал.
Он не приезжал лет десять или даже больше, а тут вдруг
приехал.
Федор был дома и открыл ему дверь — и ничего не понял. Отец
почти не изменился, сын запомнил его именно таким — высоченным, широкоплечим,
поджарым, с отросшими, очень темными волосами.
— Привет, — поздоровался отец, странно морщась. — Мать дома?
Федор кивнул.
— Дай пройти-то, — помолчав, сказал отец. — Мне, знаешь ли,
некогда.
Федор сообразил, что стоит в дверях, и торопливо
посторонился, пропуская отца. Тот вошел в узкую прихожую, остановился, взглянул
на Федора и усмехнулся:
— Мать дома, я спрашиваю? Или ты немой?
— А… дома. Проходи…те.
— Ну, позови ее! — приказал отец.
Какой-то человек в кожаной куртке и с витым проводком за
ухом остался на лестничной площадке и теперь заглядывал в квартиру. Лицо у него
было точно такое же, как у отца, — насмешливое и брезгливое.
Федор кинулся в комнату, уронил на пол что-то сильно загрохотавшее
и заорал очень громко:
— Мама!
— А?
— Мам, пойди сюда! К тебе… пришли!
— Кто?
— Мама!!
Она выскочила из кухни, увидела в прихожей отца и стала
сдирать фартук — не слишком чистый, в неаппетитных пятнах. У Федора покраснели
скулы и стало жарко загривку — от стыда.
— Привет, — сказал отец и велел Федору закрыть дверь на
площадку.
Протискиваясь мимо него — тот стоял неподвижно, — Федор
почувствовал, как отец пахнет — чем-то дорогим и очень свежим.
На площадке стоял второй, со шнуром за ухом.
Федор понятия не имел, кто это может быть.
— Вы… не зайдете? — спросил он вежливо и по лицу того понял,
что спросил глупость. Он осторожно прикрыл дверь и ринулся в комнату, где
происходило нечто невиданное.
— Я привез тебе денег, — заявил отец, не вынимая рук из
карманов. — Только это первый и последний раз. Ты поняла?
Мать кивнула. Лицо у нее дрожало.
— И не звони мне больше, не приставай. Ты поняла?
Мать еще раз кивнула.
— Денег я больше не дам, а разговаривать нам с тобой не о
чем. Согласна?
Мать кивнула снова.
Отец вынул из кармана длинный белый конверт, но матери не
дал, а швырнул его на стол, так что конверт проехал по полированной поверхности
и свалился на пол. Федор подхватил — конверт был плотный и довольно увесистый.
Должно быть, там было немало. Федор осторожно положил его на стол.
— Значит, в институт поступил, — глядя только на мать,
продолжал отец. — Ну, это неплохо, наверное. Отделение платное?
Мать отрицательно качнула головой.
— Ну, тогда это все мартышкин труд. — Он всем телом
повернулся и взглянул на Федора. — Тебе не учиться, тебе работать давно пора.
Ты же мужик здоровый!..
Федор сглотнул.
— А где же мне… работать? Без образования никуда не возьмут.
Отец снова перевел взгляд на мать.
— Узнаю, — сказал он весело, — узнаю старые песни о главном!
Воспитала в своем духе, значит?
Мать насупилась. Пучок волос у нее на голове мелко затрясся.
— Значит, больше ко мне не приставай, ничего не дам, —
заключил отец. — А ты бы поработал немного, парень! Глядишь, чего бы и
заработал!
Он повернулся на каблуках, вышел в прихожую, и входная дверь
громко захлопнулась за ним.
Федор вопросительно посмотрел на мать. Она закрыла лицо
руками.
Он сейчас уедет, вдруг подумал Федор. Он уедет, и я больше
не увижу его никогда. Он же велел ему не звонить! Сердце тяжело стукнуло и
пустилось в галоп.
Федор Башилов подхватил с вешалки свою куртку, сунул ноги в
разбитые кроссовки и ринулся вниз.
— Подождите! — крикнул он в пролет, но, видимо, опоздал.
Сейчас он уедет, уедет навсегда, этот странный чужой, родной
человек, и я больше не увижу его, и ни о чем не успею спросить, и ничего не
смогу ему сказать, и он ничего обо мне не узнает, а мне так хочется, чтобы
узнал!
Федор выскочил на улицу, скатился с залитого весенней
капелью крыльца и налетел прямо на громадные черные машины, которые, урча
моторами, стояли, перегородив все подходы, и какая-то перепуганная бабка с девчонкой
на буксире лезла через подтаивающий сугроб, пытаясь прорваться к подъезду.
В одну из черных садился его отец.
— Подождите!.. — Федор хотел крикнуть, но не осмелился,
перетрусив перед машинами, и как-то жалобно, хрипло попросил еще раз: — Подождите!..
— Это ты мне? — осведомился отец негромко. — Что тебе нужно?
Федору решительно нечего было ответить на этот вопрос. Да и
как на него ответишь?..
— Я это… — и он шмыгнул носом, — я ничего. Я просто… так.
— Как — так? — переспросил отец.
Тот самый человек, с витым шнуром за ухом, стоял одной ногой
на подножке второй машины и переводил взгляд с отца на сына.
— Я… просто поговорить… хотел. — Тут Федор окончательно
понял, что затея его глупа, и, махнув рукой, повернулся, чтобы идти в подъезд.
— Подожди, — остановил его отец. — Иди сюда.
