Фрэнсис кивнул, все так же глядя не на лежавшую перед ним бумагу, а на Лэнга:
— И то, что она находилась в последнем прибежище катаров — всего лишь совпадение?
— Мне так не кажется. — Рейлли потянулся было за следующим кусочком, передумал и просто положил руки на колени. — Вы ведь знаете, что катары были еретиками и что против них был организован один из Крестовых походов, э-э… Четвертый?
Фрэнсис кивнул.
— Тринадцатое столетие, точнее, 1208 год, для вас — чуть ли не вчера, но все же… Катары подвергали сомнению — если не отрицали — рождение и смерть Христа в человеческом воплощении и считали, что он обладал лишь ангельской сущностью. Им было все равно, где поклоняться Богу, так что пещера прекрасно подходила для этой цели. Тем более что они смогли превратить ее в неприступную крепость. Симон де Монфор, отец того самого Симона де Монфора, который прославился в истории Англии
[36]
, осадил ее по приказу папы Иннокентия III и не мог взять ее почти четыре года.
Лэнг подался вперед. Он полностью сосредоточился на предмете разговора.
— А как же меровингские короли?
— Послушайте, сегодня вас унесло невесть куда от античной истории. Теперь вы перескочили в пятый-седьмой века. Короли той династии, управлявшие юго-западной Францией, утверждали, что являются физическими и духовными наследниками Христа и прямыми потомками его родных, сбежавших из тех мест, именуемых сейчас Палестиной, после того как Его распяли на кресте. Несколько любопытных мелочей: они, в отличие от всех прочих современных им европейских монархов, хорошо относились к евреям и считали свои волосы источником могущества.
— Как Самсон?
— Именно так. Любопытно и то, что Самсон был назореем, как и Христос, и то, что Его называют Иисусом из Назарета, — всего лишь ошибка переводчиков
[37]
. Что касается Меровингов, то, по неподтвержденным слухам, их потомки — как по прямым, так и по побочным линиям — до сих пор существуют.
— И эти слухи изрядно тревожат церковь, — вставил Лэнг.
Фрэнсис вскинул брови и широко улыбнулся.
— Самая питательная среда для еретиков вроде вас.
Это было продолжением их давнишней и постоянной шутливой перепалки, но оба чувствовали, что сегодня она была бы не слишком уместна.
— Давайте сойдемся на том, что французская провинция Лангедок породила несоразмерно много еретиков, религиозных войн и легенд, касающихся Христа.
— Не может быть сомнений.
Лэнг вновь уставился на остатки картофеля в своей тарелке.
— Можно? — спросил официант, подошедший, чтобы забрать тарелки.
Лэнг кивнул.
— Да, спасибо.
Юноша, конечно же, заметил, сколько еды осталось на тарелках.
— Я же вам говорил: идите лучше в «Макдоналдс».
— Veritas nihil veretur nisi abscondi
[38]
, — сказал Фрэнсис.
— Так я не об истине беспокоюсь, а о чаевых, — не задумываясь, ответил официант.
Где еще подобное может случиться? Только у «Мануэля»?
Лэнг проводил официанта глазами.
— Так где мы остановились?
— Где-то посреди бурной истории Лангедока.
— Да, конечно. Я думаю, это место — главная пещера в Монсегюре — было библиотекой или, может быть, хранилищем древнехристианских рукописей, сохраненных каким-то образом катарами. Не исключено даже, что их доставили туда уцелевшие родственники Христа. В любом случае, реликвии были христианскими, что и привлекло к ним особое внимание Юлиана. Христиан он ненавидел, но, кроме того, любил пошутить. И вряд ли мог отказаться от возможности сделать какую-нибудь пакость христианской церкви. А теперь предположим, что катары нашли эту библиотеку, или что там представляло собой это хранилище, и превратили ее в церковь.
— И крепость, — перебил его Фрэнсис. — Ваши предположения не лишены смысла. Когда Монсегюр оказался в осаде, катары, в конце концов, сдались с тем условием, что им позволят задержаться в крепости еще на несколько дней. Возможно, это время им требовалось для того, чтобы спрятать ценности, например библиотеку.
— Этой библиотекой очень хотел завладеть Гитлер, — сообщил Лэнг, жестом попросив принести еще пива. — Знаете, он питал самую настоящую страсть ко всему сверхъестественному и мистическому. Вероятно, Скорцени что-то отыскал там, раз вывозил добро грузовиками.
Тот же официант принес полный кувшин пива и забрал пустой. Фрэнсис наполнил свой стакан и, откинувшись в угол кабинки, положил ноги на скамью.
— Ладно, пока что хватит «почему». Давайте посмотрим на эту самую надпись. Мне представляется, что она должна означать что-то вроде «Император Юлиан обвиняет…».
— Accusatem — существительное, а не глагол, — заметил Лэнг, даже не пытаясь скрыть злорадства от того, что друг допустил ошибку.
— Это я и сам знаю, просто хотелось убедиться, что вы не утратили формы. Проблема в том, что мы, на самом деле, не знаем, глагол это или существительное. Окончания-то нет.
— Для глагольного окончания этот промежуток не подходит.
— Только если текст написан прозой.
— Вы думаете, что это стихи?
— Это может быть какой-то из стихотворных размеров, — улыбнувшись, продолжил Фрэнсис. — Возможно, вы забыли, что у римлян было семь классических метров или стоп для латинского лирического стиха — анапест, краткий-краткий-долгий…
— Не годится.
— …Дактиль, долгий-краткий-краткий. — Фрэнсис не без ехидства взглянул на Лэнга. — Вы, конечно же, хорошо разбираетесь в теоретических основах латинской поэзии.
— Послушайте, разве вы не должны приносить обет смирения или что-то в таком роде?
Фрэнсис наклонился через стол и налил пива в стакан Лэнга.
— Ну, ладно, ладно, очень маловероятно, что это окажутся стихи. — Он поставил кувшин и вновь принялся разглядывать листок. — Совершенно очевидно, что тут глагол jubit — кто-то, в третьем лице, что-то приказал.
