Голос у нее сладкий и теплый, как ликер, а предложение интригующее. «Интересно, она правду говорит?» — гадает Люк. Кто бы отказался съездить в Париж и пожить в волшебном доме? Люк чувствует, как спадает напряженность. Спина и шея постепенно расслабляются.
В здешних лесах много мотелей типа «Охотничьего домика Данрэтти». Люк никогда не останавливался ни в одной из этих маленьких гостиниц, но пару раз в детстве бывал внутри их — вот только сейчас не может вспомнить, по какой причине. Жалкие домики, сколоченные в пятидесятые годы из фанеры, обставленные заплесневелой, разномастной уцененной мебелью. На полу — дешевый линолеум с мышиными какашками. Женщина указывает на последний домик, стоящий около усыпанной гравием дорожки. В домике темно и пусто. Ланни протягивает руку к Люку:
— Дайте мне какую-нибудь кредитную карточку. Может быть, я сумею открыть замок.
Войдя в домик, Люк закрывает шторы, а Ланни включает свет. Все, к чему они прикасаются, холодное. По комнате разбросаны вещи. Такое впечатление, будто обитателям домика пришлось среди ночи бежать отсюда. В комнате две кровати, но разобрана только одна из них. Смятые простыни и подушки выглядят порочно, преступно. На расшатанном столике, который раньше явно входил в кухонный комплект, стоит ноутбук, к которому подсоединена цифровая камера.
На тумбочке — несколько откупоренных бутылок вина и два бокала, на которых видны отпечатки пальцев и губ. На полу — два открытых чемодана. Ланни присаживается около одного из них и начинает совать туда разбросанные вещи, включая ноутбук и фотоаппарат.
Люк нервно позванивает ключами от машины.
Ланни застегивает молнию, встает и подходит ко второму чемодану. Выудив оттуда мужскую майку, подносит ее к лицу и делает глубокий вдох:
— Все, я могу уйти отсюда.
Когда они идут по подъездной дорожке мимо дома управляющего, который сейчас, конечно, закрыт, и Данрэтти-младший крепко спит на втором этаже, Люку кажется, что красные полосатые шторы шевелятся, словно за ним и Ланни кто-то подсматривает. Он представляет себе Данрэтти в махровом халате с чашкой кофе в руке. Люк думает: «Наверное, хозяин мотеля услышал шуршание шин по гравию и решил посмотреть, кто проезжает мимо — может быть, он узнает машину? Да нет, — успокаивает он себя, — чепуха, просто кошка прошла мимо окна и задела шторы».
Как только они выезжают на шоссе, Ланни начинает переодеваться. Люк немного нервничает, но потом вспоминает, что уже видел ее обнаженной. Она натягивает синие джинсы и роскошный кашемировый свитер. Таких прекрасных вещей у жены Люка никогда не было. Хирургический костюм Ланни бросает на пол, себе под ноги.
— У вас есть паспорт? — спрашивает Ланни.
— Дома лежит, конечно.
— Давайте заберем его.
— Что? Мы что же, полетим в Париж — вот просто так возьмем и полетим?
— Почему бы и нет? Я куплю билеты, все оплачу. Деньги — не проблема.
— А я думаю, что вас лучше сейчас доставить в Канаду, пока полиция не объявила вас в розыск. Мы в пятнадцати минутах от границы.
— Но вам же потребуется паспорт, чтобы пересечь границу? — спрашивает Ланни. — Не так давно, кажется, закон изменили?
В ее голосе — нотки паники.
Люк крепче сжимает руль:
— Я не знаю. Давненько не пересекал границу… Ладно, хорошо, мы заедем ко мне. Но только на минуту.
Фермерский дом стоит посреди поля. Он словно ребенок, который замерз, но не соображает, что можно зайти в тепло и согреться. Грузовичок Люка буксует на подъеме. Расквашенную грязь за ночь подморозило, она хрустит под колесами, как корочка глазури на торте.
Через заднюю дверь они входят в унылую кухню, в которой ничего не менялось уже лет пятьдесят. Люк включает верхний свет и замечает, что в кухне светлее не стало. На столе около мойки стоят немытые кофейные кружки, под ногами похрустывают крошки. Беспорядок огорчает Люка сильнее, чем обычно.
— Это дом моих родителей, — объясняет Люк. — Я живу тут с тех пор, как они умерли. Мне не хотелось, чтобы ферма досталась чужому человеку, но я не могу вести хозяйство. Несколько месяцев назад продал всю живность. Договорился кое с кем насчет аренды полей, чтобы весной их засеяли. Нехорошо будет, если они зарастут сорняками.
Ланни медленно идет по кухне, проводит кончиком пальца по щербатой рабочей поверхности стола, по спинке кухонного стула с виниловой обивкой. Она останавливается около холодильника, к дверце которого магнитиком прикреплен рисунок. Одна из дочерей Люка нарисовала эту картинку, когда еще не ходила в школу. На рисунке изображена принцесса верхом на пони. В пони угадывается некое подобие лошади, но принцесса нарисована весьма абстрактно: пышные светлые волосы, синие глаза и розовое платье. Отправилась кататься верхом в розовом платье. Если бы платье не было таким длинным, эту принцессу можно было бы счесть похожей на Ланни.
— Кто это нарисовал? В доме живут дети?
— Больше не живут.
— Они уехали вместе с вашей женой? — спрашивает Ланни. — Никто о вас не заботится?
Люк пожимает плечами.
— У вас никаких причин тут оставаться, — говорит Ланни, констатируя факт.
— У меня есть обязанности, — возражает Люк, потому что привык именно так думать о своей жизни.
У него есть ферма, которую он не может продать — никто не купит. У него есть практика, но в основном это старики, дети и внуки которых отсюда уехали. С каждым годом число пациентов уменьшается.
Люк поднимается по лестнице в спальню и находит свой паспорт в выдвижном ящике тумбочки, стоящей около кровати. После того как его бросила жена, он перебрался в родительскую спальню; в спальне, в которой он жил в детстве, все еще стоит брачная кровать, и там Люк спать не желает.
Он перелистывает странички паспорта. Он им никогда не пользовался. У него никогда не было времени на путешествия — особенно после ординатуры. Словом, ездил он только по США, но все же никогда не бывал в тех далеких местах, которые мечтал посетить, будучи подростком. Мечтал, разъезжая по полю на тракторе. Люк смотрит на свой чистый, без единого штампа, паспорт, и ему немного стыдно перед теми, кто побывал во множестве экзотических мест. Нет, не так должна была сложиться его жизнь.
Люк находит Ланни в столовой, где та рассматривает семейные фотографии в рамках, стоящие на низком стеллаже с книгами. Эти фотографии, расставленные матерью, были здесь, сколько Люк себя помнит, и у него не хватает духа убрать их, но только его мать помнила, кто есть кто на этих снимках и кем эти люди Люку приходятся. Старые черно-белые фотографии, на которых запечатлены давно умершие суровые скандинавы, не знакомые друг с другом. Есть тут и одна цветная фотография в толстой деревянной рамке. На ней изображены женщина и две ее дочери. Снимок размещен рядом с фотографиями родственников, словно его место тут.
Люк выключает свет и ставит регулятор системы отопления на минимум — так, чтобы трубы не замерзли. Потом проверяет замки на дверях, хотя сам не понимает, к чему такая осторожность. Он собирается вернуться назад, высадив Ланни за канадской границей, но почему-то, когда он прикасается к очередному выключателю, у него ком подкатывает к горлу. Ощущение у него такое, словно он прощается с этим домом — собственно, он и надеялся с ним попрощаться, и не раз об этом думал, но хотел сделать это весной, а сейчас он просто помогает женщине, попавшей в беду, — женщине, которой больше не к кому обратиться за помощью.
