— Значит, о помолвке объявлено, но день свадьбы не так уж близок — ведь ей всего четырнадцать…
Джонатан покачал головой:
— Старина Чарльз хочет, чтобы мы поженились этой осенью. Или в крайнем случае до конца года.
Я сказала о том, что было очевидно:
— Ему не терпится, чтобы ты продолжил род.
Джонатан обвил рукой мои плечи, заставил поднять голову. Мне так хотелось прижаться к нему — навсегда.
— Скажи мне, Ланни, как, по-твоему, нам следует поступить? Скажи, и я всеми силами постараюсь тебе помочь. Хочешь, чтобы я все рассказал своим родителям и чтобы они избавили меня от брачного контракта?
Холодная тоска охватила меня. Он сказал о том, что мне хотелось услышать, но я знала: он боится моего ответа. Было видно: ему совсем не хочется жениться на Евангелине, но он готов покориться неизбежному. Он не хотел, чтобы я сказала ему: «Да, я хочу, чтобы рассказал родителям о нас с тобой». И даже если бы я так сказала, толку было бы чуть. Я была ему не пара. Пусть его отец грезил о наследнике, но мать желала бы такого наследника, который был бы зачат на брачном ложе, чтобы этот мальчик появился на свет без всяких скандалов. Я понимала, что родители Джонатана добьются его женитьбы на Евангелине Мак-Дугал, а как только станет известно о моем интересном положении — мне конец.
Но был и другой способ. Не о нем ли я говорила Софии всего несколько месяцев назад?
Я сжала руку Джонатана:
— Я могла бы пойти к знахарке.
Его лицо озарилось благодарной улыбкой:
— Если ты сама этого хочешь…
— Я… я постараюсь как можно скорее побывать у знахарки.
— Я помогу деньгами, — пробормотал Джонатан и стал рыться в кармане. В следующее мгновение он вложил в мою ладонь большую монету.
На миг мне стало дурно. Мне хотелось дать ему пощечину, но я понимала, что гнев — не лучшая подмога. Я немного подумала и засунула монету за обшлаг перчатки.
— Прости меня, — прошептал он и поцеловал меня в лоб.
Джонатана позвали. Несколько голосов выкрикнули его имя, и оно эхом разлетелось по залу. Он быстро выскользнул из-за лестницы, чтобы нас не увидели вместе, а я поднялась на балкон, чтобы увидеть происходящее. Родня Джонатана стояла в проходе рядом со своей скамьей, самой близкой к кафедре. Это было самое почетное место в церкви. Чарльз Сент-Эндрю вышел на середину центрального прохода и поднял руки. Вид у него был более нервный и изможденный, чем обычно. Так он выглядел с осени. Одни говорили, что он сильно устает. Другие — что слишком много пьет, а третьи утверждали, что и пьет, и чересчур много балуется со служанками. Но с виду все выглядело так, словно он в одночасье постарел, поседел и осунулся. Теперь он быстро уставал и начинал клевать носом, как только пастор Гилберт открывал Библию. «Наверняка, — думала я, — скоро он перестанет ходить на городские собрания и будет посылать вместо себя Джонатана». В то время никто из нас не догадывался о том, что его дни сочтены. Ведь он выстроил этот город своими руками. Он был несгибаемым и отважным пионером фронтира, удачливым предпринимателем. Оглядываясь назад, я понимаю, что Чарльз именно поэтому хотел как можно скорее женить Джонатана и иметь как можно больше внуков. Старший Сент-Эндрю чувствовал, что его смерть не за горами.
По проходу к Чарльзу поспешили Мак-Дугалы. Мистер и миссис Мак-Дугал были похожи на парочку потрепанных уток, за которыми семенили утята. Семь девушек. Одни из них были аккуратно одеты и причесаны, а у других волосы были растрепаны, и из-под подола выглядывали кружева нижних юбок.
Самой последней шла младшая дочь, Евангелина. При виде ее у меня ком подкатил к горлу. Она была так красива… Совсем не похожа на грубую девушку с фермы. Она находилась на пороге женственности. Уже не дитя, но еще не женщина. Изящная, гибкая, с едва наметившимися округлостями груди и бедер, с ангельскими губками. Волосы у нее по-прежнему были золотые, они ниспадали на спину каскадами локонов. Ясно, почему мать Джонатана выбрала Евангелину: она была ангелом, посланным на землю и достойным ее старшего сына.
Я могла бы разрыдаться, но я прикусила губу и смотрела. Евангелина встала рядом с Джонатаном, едва заметно поклонилась ему и украдкой глянула на него из-под чепчика. Он, сильно побледнев, кивнул в ответ. Все прихожане заметили этот безмолвный диалог и сразу поняли, что он означал.
— Давно уж пора им было приискать ему женушку, — пробормотал кто-то позади меня. — Может, хоть теперь по бабам таскаться перестанет, как пес за течными сучками.
— Ну и ну! Девчонка-то совсем дитя…
— Да тише ты! Шесть годков разницы всего-то. Многие мужья намного старше своих жен…
— Это верно. Через несколько лет, как станет ей восемнадцать-двадцать, так и вообще разница не будет чувствоваться. Но чтобы четырнадцать… Ты про нашу дочурку подумай, Сара-Бет. Ты бы хотела, чтобы она вышла за этого парня, Сент-Эндрю?
— Боже упаси! Нет, конечно!
Остальные дочери Мак-Дугалов неровным кругом встали около Джонатана и его родителей, а Евангелина смущенно стояла за спиной своего отца. «Не время тебе теперь смущаться, — подумала я тогда, изо всех сил напрягая слух. — Он женится на тебе. Этот красавец станет твоим мужем, и с ним ты будешь каждую ночь делить ложе. Но отдавать ему сердце опасно, и ты должна быть к этому готова. Иди же, встань рядом с ним».
Наконец, вняв уговорам родителей, Евангелина неловко вышла из-за спины отца. Она была похожа на новорожденного теленка, пытающегося удержаться на ногах. Только тогда, когда они с Джонатаном оказались рядом, я воочию увидела, что Евангелина и вправду совсем ребенок. Джонатан был намного выше ее ростом. Я представила их лежащими рядом. Впечатление было такое, словно он мог раздавить ее, расплющить. Она была маленькой, миниатюрной и от волнения дрожала, как осиновый лист.
Джонатан взял ее за руку и шагнул ближе к ней. В этом жесте было нечто галантное, покровительственное. А потом он наклонился и поцеловал Евангелину. Это был не тот поцелуй, которыми он одаривал меня, который пробивал тебя током с головы до ног. Но он поцеловал Евангелину на глазах у родителей и всей общины, а значит, это был знак: он согласен с брачным контрактом. На глазах у всех. И у меня.
И тогда я поняла, что мне хотел сказать призрак Софии во сне. Она не требовала, чтобы я убила себя и тем самым была наказана за то, что сделала с ней. Она говорила: меня ждет жизнь, полная разочарований, если я не перестану любить Джонатана, как любила его она. Слишком сильная любовь может стать ядом и принести великое горе. Но где же противоядие? Разве можно приказать сердцу? Разве можно избавиться от любви? «Проще утопиться», — словно бы говорила мне София.
Вот какие мысли метались в моей голове, пока я стояла на балконе. Слезы набегали на глаза, ногти впивались в мягкую сосновую древесину столбика, за который я держалась. Я стояла так высоко, что могла бы прыгнуть вниз и разбиться. Но я не сделала этого. Уже тогда я думала о ребенке, жившем внутри меня. Я развернулась и побежала вниз по лестнице, не в силах больше смотреть на это зрелище.
