— В общем, я собираюсь по весне тронуться на юг, — сообщила Магда. — Поближе к морю. — Она обвела комнату взглядом, словно бы прикидывая, что взять с собой, а что бросить здесь. — Может, подыщу себе какого-нибудь симпатичного вдовца, да и обоснуюсь где-то.
— Я не сомневаюсь: удача непременно улыбнется тебе, Магда, какую бы судьбу ты для себя ни выбрала. Потому что у тебя щедрое сердце, — сказала я и поднялась. — Я пойду. Тебе надо отдохнуть, а мне пора домой. Я была очень рада повидаться с тобой.
Мы снова обнялись. Она ласково погладила меня по спине:
— Береги себя, Ланор. Будь осторожна. Что бы ты ни делала, ни в коем случае не влюбляйся в этого своего господина. Когда мы, женщины, влюблены, мы принимаем самые худшие решения.
Магда проводила меня до двери и помахала мне рукой на прощанье.
Ее совет лег камнем мне на сердце. Мою веселость как рукой сняло.
По дороге домой моя тревога нарастала. Мне было не по себе из-за того, что я не все рассказала Магде об Адере. И дело было не в том, что я скрыла от нее тайну — нашу с ним тайну. Это как раз было понятно. Но уж если и был в Сент-Эндрю человек, который простил бы Адеру его жуткий характер, так это Магда. И тем не менее я предпочла солгать ей о своих отношениях с этим мужчиной. Больше всего в жизни женщине хочется гордиться своим мужчиной, а я Адером явно не гордилась. Как я могла гордиться тем, во что меня превратил этот человек, что он во мне пробудил, что он понял про меня с первого взгляда? Что я, так же как и он, наделена зловещим плотским аппетитом… Как я ни боялась Адера, одного отрицать не могла: я принимала все его запросы в постели. Так что, пожалуй, я стыдилась не Адера, а себя.
Вот такие ужасные мысли переполняли меня, пока я, кутаясь в плащ, торопливо шагала по тропинке к родительскому дому. Я никак не могла избавиться от воспоминаний о своих кошмарных деяниях и темных восторгах и с тоской думала: «О, доступно ли для меня теперь покаяние?»
Глава 35
Проснувшись утром, я услышала, как в кухне шепчутся мать и Мэве. Они разговаривали так тихо, чтобы не разбудить меня. Наверное, я теперь казалась им избалованной белоручкой, до полудня валявшейся на пуховых перинах. Правду говоря, так рано я давненько не просыпалась.
— Ой, поглядите-ка, кто проснулся! — воскликнула мать, услышав, как я заворочалась и застонала.
— Не сомневаюсь: Невин уже сказал пару ласковых слов насчет того, какая я соня, — отозвалась я, спускаясь с полатей.
— Да уж, мы еле отговорили его, а то бы он тебя за ноги сверху стащил, — рассмеялась Мэве, протягивая мне одежду, которая лежала на стуле у очага. Сестра положила мои вещи у огня, чтобы они согрелись.
— Да… Мне тут ночью не спалось, и я прогулялась немного в город, — призналась я.
— Ланор! — вскричала мать, чуть не выронив кухонный нож. — Ты в своем ли уме? Ты ведь могла замерзнуть насмерть! Я уж не говорю, что с тобой могло случиться что и похуже…
Мать и Мэве переглянулись. Обе, конечно, понимали, что невинности во мне почти не осталось, поэтому последняя фраза матери прозвучала не слишком убедительно.
— Честно говоря, я забыла, как тут, на севере, холодно по ночам, — солгала я.
— И куда же ты ходила?
— Не в церковь, это уж точно! — рассмеялась Мэве.
— Нет, не в церковь. Я ходила к Дотери.
— Ланор…
— Мне было одиноко, хотелось с кем-нибудь поболтать. Я не привыкла ложиться спать так рано. У меня в Бостоне совсем другая жизнь. Придется вам меня потерпеть.
Я завязала поясок на талии, подошла к матери и поцеловала ее в лоб.
— Ну, сейчас ты не в Бостоне, милая моя, — укоризненно покачала головой мать.
— Ты только сильно не переживай, — успокоила меня Мэве. — Невин тоже к Дотери таскается, бывает. Если мужикам можно, почему тебе нельзя — ну, иногда-то? — Мэве украдкой глянула на мать — что та скажет. — А нам что? Мы привыкнем.
Итак, Невин захаживал к Дотери. Значит, мне следовало соблюдать осторожность. Если брат узнает о моих ночных похождениях, это может закончиться для меня плохо.
В этот момент наш разговор был прерван стуком в дверь. Один из слуг семейства Сент-Эндрю протянул мне конверт цвета слоновой кости, на котором было написано мое имя. Внутри — записка, написанная каллиграфическим почерком матери Джонатана. В записке содержалось приглашение для моей семьи на ужин сегодняшним вечером. Слуга стоял на пороге в ожидании нашего ответа.
— Что мне ему сказать? — спросила я, хотя ответ был очевиден. Мать и сестра пустились в пляс, словно Золушка, которой сказали, что она поедет-таки на бал.
— А как же Невин? Он-то уж точно откажется.
— Можно не сомневаться. Просто из вредности, — улыбнулась Мэве.
— Жаль, что твоему брату не хватает ума в делах, — проворчала мать. — Мог бы заодно потолковать с Джонатаном, чтобы тот почаще покупал у нас скотину. Полгорода кормится за счет этого семейства. Кто еще станет покупать у нас говядину? А у них в доме вон сколько ртов…
Наверное, она думала о Сент-Эндрю плохо из-за того, что те кормили наемных рабочих мясом оленей, которые забредали в границы владений семейства.
Я вернулась к двери и сказала слуге:
— Пожалуйста, скажи миссис Сент-Эндрю, что мы с радостью принимаем приглашение и на ужин придем вчетвером.
Ужин в тот вечер для меня прошел как во сне. За столом сидели члены обоих семейств — моего и Джонатана. За все время нашей детской дружбы такого не случалось ни разу, да и в тот день я бы предпочла, чтобы мы с Джонатаном поужинали вдвоем у камина в кабинете. Но теперь, когда у Джонатана имелись жена и ребенок, это выглядело бы неподобающе.
Сестры Джонатана из маленьких девочек стали юными девушками, и в их повадках появилась надменность. Они, словно совы, медленно поворачивали головы, глядя на моих более подвижных сестер, как на обезьянок, которых выпустили из клетки. Бедный слабоумный Бенджамин сидел рядом с матерью, не отрывая глаз от тарелки и поджав губы. Было видно, что он всеми силами старается сидеть тихо и ничего не отчебучить. Время от времени мать бережно брала его руку и нежно гладила. Похоже, это действовало на юношу успокаивающе.
Слева от Джонатана сидела Евангелина. Она все еще выглядела ребенком, которому позволили сесть за стол вместе со взрослыми. Ее розовые пальчики прикасались ко всему, что ее окружало, так, словно она делала это впервые, словно она никогда раньше не держала в руках предметов из прекрасных серебряных столовых приборов. Она то и дело устремляла взгляд на мужа — совсем как собачка, которой нужно постоянно убеждаться в том, что хозяин рядом.
Видя Джонатана в такой обстановке, в кругу семейства, которое полностью зависит от него, я испытала жалость к нему.
После угощения — оленины и дюжины жареных перепелов — на тарелках остались горки чисто обглоданных оленьих ребер и тоненьких птичьих косточек. Джонатан обвел взглядом присутствующих (так уж вышло, что это были по большей части женщины) и попросил меня пройти с ним в старый кабинет его отца, в котором теперь царствовал он сам. Его мать разжала было губы, готовясь возразить, но Джонатан сказал:
