Я не успела сказать Джонатану, что это не нужно, что я предпочитаю остаться наедине со своими мыслями, и вдруг нас остановил звук шагов в стороне, на пригорке.
Было поздно, подмораживало. Кто мог шляться в такое время?
— Кто здесь? — окликнула я человека, чей силуэт мелькал среди теней, отбрасываемых деревьями.
На пятно лунного света ступил Эдвард Кольстед. Он сжимал в руке кремневое ружье:
— Ступайте своей дорогой, мисс Мак-Ильвре. С вами я не ссорился.
Кольстед был грубоватым молодым мужчиной. Он происходил из одного из самых бедных семейств в городке и Джонатану на предмет женского внимания конкуренцию составить не мог. Худой, с длинным лицом, обезображенным оспинками. Он был еще молод, а его каштановые волосы уже начали редеть, а зубы — выпадать. Он наставил дуло ружья на грудь Джонатана.
— Не глупи, Эдвард. Есть свидетели: Ланни и мужчины из пивной Дотери… если только ты их тоже не собрался убить, — сказал Джонатан человеку, который решил его прикончить.
— А мне плевать. Ты совратил мою Анну, а меня сделал посмешищем. И я буду гордиться тем, что сумел тебе отомстить. — С этими словами он вскинул ружье повыше. Я похолодела от страха. — Полюбуйтесь-ка на него. Павлин эдакий. — Эдвард, глядя в прицел, смотрел на Джонатана с ухмылкой. Надо отдать тому должное — он не дрогнул. — Думаешь, все прямо-таки зарыдают, когда ты сдохнешь? Нe-а, никто не заплачет, сэр. Мы, мужчины из Сент-Эндрю, тебя презираем. Думаешь, мы такие дураки, не знаем, чем ты тут занимаешься? Не знаем, что ты волочишься за нашими женами, опутываешь их своими колдовскими чарами? Ты порезвился с Анной ради забавы, а у меня, считай, отнял самое дорогое. Ты — сам дьявол, вот кто ты такой, и лучше будет нашему городу избавиться от тебя. — Эдвард говорил все громче и пронзительнее, и в его голосе чувствовалось желание защититься и как-то оправдать себя за желание убить Джонатана. Однако мне казалось, что Кольстеду не хватит храбрости довести задуманное до конца. Похоже, он хочет припугнуть Джонатана, унизить, заставить просить прощения и пощады. Это принесло бы Эдварду некое удовлетворение, потешило бы его чувство собственного достоинства.
— Так тебе нужно обозвать меня дьяволом, чтобы прикончить с чистой совестью? — Джонатан опустил руки. — Но правда в том, что твоя жена — несчастная женщина, а это мало связано со мной и гораздо больше — с тобой.
— Лжец! — вскричал Кольстед.
Джонатан шагнул к нему, и у меня сердце ушло в пятки. Я не могла понять: то ли Джонатан сам желает своей смерти, то ли хочет, чтобы Кольстед признал истину. Возможно, он посчитал, что чем-то обязан своей любовнице. А может быть, наш спор в пивной Дотери пробудил в нем какую-то решимость. Однако его поведение возымело обратное действие. Похоже, Кольстед решил, что Джонатан разъярился так потому, что пылает любовью к его супруге.
— Будь твоя жена счастлива, она бы мне отказала. Она бы…
Старинное ружье Кольстеда выстрелило. Дуло озарилось бело-голубой вспышкой, которую я увидела краем глаза. Все произошло слишком быстро: громоподобный выстрел, вспышка — яркая. Как молния… и Джонатан вдруг попятился назад и упал на землю. Лицо Кольстеда, озаренное луной, перекосилось.
— Я таки прикончил его, — пробормотал он, словно пытаясь сам себя убедить в случившемся. — Я пристрелил Джонатана Сент-Эндрю.
Я упала на колени на начавшую подмерзать землю, обхватила Джонатана руками, прижала его голову к своей груди. Его одежда уже пропиталась кровью — даже теплый плащ. Рана была глубокая и серьезная. Я еще крепче прижала к себе Джонатана и злобно воззрилась на Кольстеда:
— Будь у меня ружье, я бы пристрелила тебя на месте. Убирайся с глаз моих.
— Он мертвый?
Кольстед выгнул шею, но с места не тронулся. У него не хватило храбрости подойти к человеку, в которого он выстрелил.
— Сейчас сюда сбежится народ. Если тебя здесь найдут, тут же упрячут за решетку, — процедила я сквозь зубы.
Я хотела, чтобы он как можно скорее убежал. Шум могли услышать из дома Дотери. Очень скоро кто-то мог выйти и поинтересоваться, кто стрелял и зачем. А мне нужно было спрятать Джонатана, пока нас никто не увидел.
Дважды просить Кольстеда не пришлось. То ли его тут же охватили угрызения совести, то ли он струсил и побоялся ответственности за содеянное. Он попятился, словно испуганная лошадь, развернулся и дал стрекача. Подхватив Джонатана под мышки, я потащила его в амбар Дотери. Там я сняла с него плащ, потом — сюртук, и наконец увидела рану на его груди. Из дыры возле сердца хлестала кровь.
— Ланни, — прохрипел Джонатан, ища мою руку.
— Я здесь, я с тобой, Джонатан. Лежи смирно, не шевелись.
Он захрипел и закашлялся. Помочь ему было нельзя — судя по тому, с какого расстояния в него стреляли и куда угодила пуля. Мне было знакомо выражение его лица. Так выглядят умирающие. Джонатан потерял сознание. Его тело, лежащее на моих руках, отяжелело и обмякло.
За амбаром, сколоченным из досок, основательно поеденных древоточцами, послышались голоса. Из пивной на дорогу вышли мужчины. Не увидев никого, они пошли по домам.
Я смотрела на прекрасное лицо Джонатана. Его тело еще было теплым. От ужаса у меня сжалось сердце. «Пусть он останется жив! — взмолилась я. — Пусть он останется со мной, чего бы это ни стоило!» Я обняла его крепче. Я не могла позволить ему умереть. А спасти его можно было одним-единственным способом.
Я опустила тело Джонатана на землю, расправила полы его плаща и сюртука. Слава Богу за то, что он был без чувств. Мне стало так страшно, что иначе я бы ни за что не смогла сделать то, что собиралась сделать. Да и получится ли у меня? Может быть, я что-то запомнила неправильно? А может быть, для того, чтобы такое могучее колдовство сработало, были нужны какие-то особые слова? Но на раздумья у меня времени не было.
Я сунула руку за корсаж платья и нащупала крошечный серебряный сосуд, зашитый за подкладку. Одним рывком порвала стежки и вытащила кувшинчик. Дрожащей рукой извлекла из горлышка пробку-иглу и разжала пальцами губы Джонатана. В кувшинчике осталась всего одна капля зелья — не больше капельки пота. Я помолилась о том, чтобы этого хватило.
— Не покидай меня, Джонатан. Я не могу жить без тебя, — прошептала я на ухо моему возлюбленному. Других слов у меня не было. И тут я вдруг припомнила слова Алехандро — те самые, которые он сказал мне в день моего преображения. О, только бы не было слишком поздно!
— От моей руки и по моей воле, — произнесла я, чувствуя себя ужасно глупо. Мне казалось, что я не наделена никакой властью ни над кем и ни над чем — ни на земле, ни в раю, ни в аду.
Я стояла на коленях на земле, усыпанной соломой. Рядом со мной лежал Джонатан. Я убрала пряди волос с его лба. Я ждала знака. Когда такое происходило со мной, я ощутила что-то вроде падения, а потом все мое тело охватил жар; потом же, много позже, очнулась в темноте.
