— А как мне не тревожиться, папа? Мы ведь здесь не потому, что нам этого захотелось. Кто-то сжег наш дом. Кто-то напал на Сьюзен. Да что там темнить. Они убили ее! Убили! — Она бросила быстрый взгляд на Джереми. Тот мрачно смотрел на огонь. — Нам мало что известно о тех, кто совершает эти преступления. Они богаты и сильны, и мы не можем добраться до них — ни в реальной жизни, ни в виртуальной реальности. Даже если мистер Сингх — это, папа, тот старый программист — узнает, как пробраться в сеть, нам придется исследовать огромные просторы. И я чувствую себя проигравшей. У меня нет снаряжения, чтобы оставаться в сети достаточно долгое время. А ведь нам предстоит пройти через несколько рубежей уникальной защиты, за которыми они спрятали свое Иноземье. — Рени обреченно пожала плечами. — И еще я тревожусь о том, куда мы денемся, когда нам придется оставить этот дом.
— Неужели они уничтожили все оборудование доктора? — спросил Джереми. — Может быть, что-то уцелело… Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, но доктор Ван Блик велела мне оказывать вам любую помощь.
Рени печально улыбнулась.
— Я видела, во что они превратили ее лабораторию. Эти изверги позаботились, чтобы никто не мог воспользоваться оборудованием Сьюзен.
Длинный Джозеф сердито фыркнул.
— Так оно и есть. Так всегда было и будет. Мы год за годом выгоняем этих белых расистов из правительства, но черный человек по-прежнему не может надеяться на справедливость. И никто не поможет моему мальчишке! Моему сыночку… Стивену!
Его голос надломился, и он, прикрыв лицо мозолистой ладонью, поспешно отвернулся от огня.
— Если кто-то и может помочь ему, то только ваша дочь, — сказал Ксаббу. — У нее большое сердце и сильная воля, мистер Сулавейо.
Рени удивилась его уверенности. Но маленький человек сидел в тени, и она не видела лица бушмена. Отец ничего не ответил.
Джереми открыл вторую бутылку вина и перевел разговор на другую тему. Чуть позже Длинный Джозеф начал тихо напевать. Поначалу Рени осознавала его голос как низкий тон на границе ее внимания, но постепенно песня становилась все громче и громче.
«Имитхи гоба кахл, итхи, итхи куньяказу ма хламву канье, канье. Канье, канье».
Эта старая зулусская колыбельная досталась ему в дар от бабушки — напевная и нежная мелодия, похожая на тот ветерок, о котором в ней говорилось. Рени слышала ее много раз, но это было давно — в далеком-далеком детстве.
«Все деревья склоняются то так, то эдак. И все листья колышатся и так, и вот так. И так, и вот так».
На нее нахлынули воспоминания о детстве — о том времени, когда Стивен еще не родился. Однажды мать с отцом повезли ее в гости к тетке, которая жила в Ледисмите. Автобус трясло; Рени подташнивало, и она прижималась к матери. А отец напевал ей эту старую колыбельную с монотонным «канье, канье». Она вспомнила, что притворялась тогда больной даже после того, как ей стало лучше, — лишь бы он пел эту песню снова и снова.
Напевая, Длинный Джозеф покачивался из стороны в сторону. Его пальцы, лежавшие на бедрах, словно два больших паука, отбивали какой-то ритм.
«Зифумула каньяни на изиньоне сидле кени».
«Смотри, как они отдыхают в этот солнечный день, — прекрасные птицы неба, живущие в счастливых гнездах…»
Рени уловила какое-то движение. Повернув голову, она увидела Ксаббу, который танцевал перед огнем под мелодию Длинного Джозефа. Он склонялся и выпрямлялся. Его руки простирались вперед, а затем, покачиваясь, опускались к бедрам. Любопытный ритм был странным и плавным — он манил и завораживал, как взгляд змеи.
«Имитхи гоба кахле, итхи, итхи куньяказу ма хламву канье, канье. Канье, канье».
«Дети, дети, дети, возвращайтесь домой. Дети, дети, дети, возвращайтесь домой…»
Песня продолжалась довольно долго. Наконец Длинный Джозеф оборвал последнюю фразу, осмотрел освещенную камином комнату и покачал головой, словно только что выплыл из глубин чудесной мечты.
— Это было прекрасно, папа. — От вина и плотного ужина у Рени немного заплетался язык, но ей хотелось говорить отцу хорошие и ласковые слова. — Мне всегда нравилось, как ты поешь. И я давно уже не слышала этой песни.
Он смущенно пожал плечами и засмеялся.
— А что! Этот парень привез нас в большой дом. Моя дочь приготовила ужин. Вот я и подумал, что надо как-то отплатить за гостеприимство и заботу.
Джереми, который, слушая песню, отвернулся от огня, степенным кивком одобрил такую сделку.
— Твоя песня напомнила мне нашу поездку к тете Теме, — продолжала Рени. — Мы ехали в автобусе, и ты напевал мне колыбельную.
— У твоей тети лицо походило на плохую дорогу, — проворчал отец. — Немудрено, что наша мама привлекала к себе внимание всех мужчин этой странной семьи. — Он поднялся на ноги. — Пойду возьму еще пивка.
Рени повернулась к Ксаббу:
— Твой танец был потрясающим.
Ей хотелось задать вопрос, но она боялась, что может показаться снисходительной.
«О Боже, — подумала она. — Неужели надо быть антропологом, чтобы говорить с отцом и моим другом? Нет, тут что-то не так… Ксаббу на меня не обидится».
— Что это было? — наконец спросила она. — У твоего танца есть какое-то название? Или ты танцевал, как мог — от души?
Он улыбнулся, и его глаза почти скрылись в морщинках.
— Я использовал элементы танца Великого голода.
Длинный Джозеф вернулся с двумя бутылками и предложил одну бушмену. Тот покачал головой. Удовлетворенный тем, что его хорошие манеры вознаграждены, отец Рени сел в кресло и отхлебнул сначала из одной бутылки, а затем из другой. Ксаббу встал, подошел к картине над рабочим столом и задумчиво обвел пальцем какую-то фигуру.
— У нас есть два танца для чувства голода, — сказал он, повернувшись к Рени. — Первый мы называем танцем Малого голода и танцуем его, когда голодает тело. Он выражает нашу просьбу о терпении и ослабляет боль в пустых желудках. Но когда наши животы полны, мы его не танцуем. После такой хорошей пищи, которую вы приготовили нам нынче вечером, это было бы неуважением. — Бушмен с улыбкой посмотрел на Рени. — Однако есть голод, который нельзя утолить, набив живот едой. Его не излечит даже мясо самой жирной антилопы. Даже самые сочные муравьиные яйца!
— Муравьиные яйца? — с преувеличенной брезгливостью спросил Длинный Джозеф. — Ты ел яйца насекомых?
— Я ел их много раз, — по-прежнему улыбаясь, ответил Ксаббу. — Они мягкие и сладкие.
— Все, парень, замолчи! — поморщившись, закричал Длинный Джозеф. — Меня мутит, когда я думаю об этом.
Джереми встал и потянулся.
— А почему вас не мутит при виде рыбьей икры? Или птичьих яиц?
— Говори за себя. Я не ем икру. Что касается птиц, то куриные яйца считаются обычным диетическим продуктом.
