— Разве я тебя когда-нибудь подводил, дед?
— Не смей меня так называть! — Осирис скрестил руки на груди. — Я тебе уже говорил, что простому слуге такое обращение недозволено.
Дред едва сдержал яростное шипение. Но нет, пусть старая сволочь скажет все, что хочет. Игра тянется давно — Старик сам научил его в нее играть — и это может оказаться первой трещинкой в обороне его повелителя.
— Прошу прощения, о владыка. Все будет сделано, как ты скажешь. — Он опустил большую и черную шакалью голову, слегка коснувшись кончиком морды каменных плиток пола. — Неужели я снова совершил нечто, вызвавшее твой гнев? — Он быстро задумался. Может, стюардесса?.. Нет, ее тело еще не успели бы найти, к тому же на сей раз он сдержался и не оставил подпись, пожертвовав искусством ради необходимости.
Бог Верхнего и Нижнего Египта наклонил голову, и Дреду на мгновение показалось, что он видит яростный разум, сверкнувший в глубине глаз Старика.
— Нет, — произнес он наконец. — Ты ничего такого не сделал. Возможно, я немного вспыльчив, но я очень занят, а многие мои дела неприятны.
— Боюсь, я, наверное, не пойму твоих проблем, владыка. Даже управление проектом, который ты мне поручил, уже потребовало всех моих способностей — и я не смогу даже вообразить всей сложности того, чем занимаешься ты.
Осирис откинулся на спинку трона, устремив взгляд через зал.
— Да, не сможешь. Сейчас — прямо сейчас! — мои враги собираются в палате для совещаний. И я должен их одолеть. Они устроили заговор против меня, а я еще не… — Он смолк, тряхнул огромной головой и подался вперед. — А к тебе никто не обращался? Никто не спрашивал про меня, предлагая что-либо за информацию или помощь? Я обещаю: ужасен станет мой гнев, обращенный против предателя, но моя щедрость к верным слугам превзойдет даже его.
Дред выдержал паузу, опасаясь ответить слишком поспешно. Старый дьявол никогда прежде не говорил столь откровенно, никогда не проявлял перед ним тревоги или уязвимости. Жаль, что нельзя записать этот момент и потом изучить его, и приходится запечатлевать каждое слово и жест в ненадежной человеческой памяти.
— Ко мне никто не обращался, владыка. Клянусь, я сообщил бы тебе немедленно. Но не могу ли я чем-то помочь тебе — собрать нужную информацию, избавить от союзников, в которых ты начал…
— Нет, нет, нет. — Осирис нетерпеливо махнул рукой, подавая слуге знак замолчать. — Я сам этим займусь, как занимался всегда. А ты внесешь свой вклад, проведя операцию «Небесный бог» как запланировано.
— Конечно, владыка.
— Ступай. Я вызову тебя еще раз перед началом операции. И найди кого-нибудь, кто не станет спускать с того программиста глаз.
— Да, владыка.
Бог шевельнул жезлом, и система выплюнула Дреда.
Потом он еще долго сидел, игнорируя мигающие огоньки трех различных вызовов, и обдумывал увиденное и услышанное. Наконец он встал. Команда зачистки уже закончила работу и грузилась в свой фургон.
Дред выщелкнул окурок сигары с балкона в темную воду и вошел в дом.
* * *
— Слушай, нам осталось лишь еще разок связать концы, и готово. — Фредерикс поднял охапку лиан. — Ведь там волны, Орландо, а в них Бог знает что. Акулы… может, и какие-нибудь морские чудовища. Да пойми ты, если чуть больше поработаем сейчас, то на воде нам станет спокойнее.
Орландо посмотрел на плот. Выглядел он вполне достойно: пучки обвязанных лианами прочных и толстых стеблей тростника, скрепленные в большой прямоугольник. Возможно, эта штука даже станет держаться на плаву. Просто сейчас его ничто не волновало.
— Мне надо минутку посидеть. — Он доковылял до тени под ближайшей пальмой и плюхнулся на песок.
— Прекрасно. Тогда я сделаю это сам. Мне не привыкать. — Согнувшись, Фредерикс принялся за работу.
Орландо поднял дрожащую руку и прикрыл глаза от солнца, просачивающегося между пальмовыми листьями. В полдень город выглядел уже иначе; его облик весь день менялся, цвета и блистающий металл мутировали вместе с перемещением солнца, а тени удлинялись или укорачивались. Сейчас он был похож на поляну, заросшую гигантскими грибами, а золотые крыши распускались цветками, выросшими из суглинка собственной тени.
Он уронил руку и прислонился к стволу пальмы. Он был очень и очень слаб. Легко было представить, как он закапывается в песок, словно корень пальмы, и никогда больше не шевелится. Болезнь вымотала его и сделала движения неуклюжими, и Орландо не представлял, как переживет еще одну ночь, какой оказалась прошлая, полная путаницы, страхов и безумия и уж в любом случае не подарившая ему ни минуты отдыха.
— Так, я дважды все связал. Может, ты мне поможешь хотя бы в воду его столкнуть?
Орландо долго смотрел на друга, но розовое и унылое лицо Фредерикса упорно отказывалось исчезнуть.
— Иду, — простонал он.
Плот действительно держался на плаву, хотя части его упорно погружались ниже ватерлинии, и на нем не нашлось даже сухого пятачка, чтобы присесть. Погода, однако, стояла теплая, и особого неудобства они не испытывали. Орландо порадовался, что уговорил Фредерикса прихватить на плот одну из стенок шалаша, связанную из пальмовых листьев, пусть даже друг полагал, что путешествие станет недолгим. Теперь он держал стенку наклонно, уложив ее себе на плечи, и она заслоняла обоих от жгучего полуденного солнца, но не могла охладить жар, сжигающий его голову и суставы.
— Мне плохо, — тихо произнес он. — Я ведь говорил, у меня пневмония. — Больше ему нечего было сказать, и даже Орландо эта фраза стала надоедать. Фредерикс, упорно баламутивший воду импровизированным веслом, промолчал.
Как ни удивительно — во всяком случае, для Орландо, — они и в самом деле медленно приближались к городу. Течение ощутимо влекло плот к северному, как предположил Орландо, побережью, но сносило их немного; он решил, что они вполне успеют добраться до противоположного берега быстрее, чем течение вынесет их в океан, если это действительно океан. А если нет… что ж, Фредерикса постигнет разочарование, но Орландо не видел между двумя вариантами особой разницы. Он уже дрейфовал в неком подобии чистилища, силы с каждым часом из него вытекали, а то, что он оставил позади (в том месте, которое он время от времени вспоминал как «реальный» мир), было не лучше.
— Я знаю, что ты болен, но может, попробуешь немного погрести? — Фредерикс упорно старался не обижаться, и Орландо словно издалека им (или ею) за это восхищался. — У меня уже руки болят, но если мы перестанем грести, течение унесет нас от берега.
Еще неизвестно, на что уйдет больше энергии — на греблю или споры. Орландо принялся за работу.
Руки его были слабы, как макаронины, но в повторяющейся последовательности движений — поднять весло, опустить, снова поднять, снова опустить — оказалось нечто успокаивающее. Через некоторое время монотонность работы, к которой добавились яркие солнечные зайчики на воде и вызванная лихорадкой отрешенность, ввела его в некое подобие транса, и он даже не заметил, как поднялась вода, пока Фредерикс не крикнул, что они тонут.
