Орландо взял со столика у кровати пластиковую бутылку и напился. Его бил легкий озноб. В голове пульсировало, словно именно по ней ударил топором хранитель гробницы. Все случилось с такой ошеломляющей внезапностью.
Это сияющее отверстие, это сверкающее и золотое непонятно что… оно было гораздо более крупным и странным, чем что угодно в этом приключении. В любом приключении. Или кто-то из соперников подставил ему окончательную ловушку, или же произошло нечто выходящее за пределы его понимания.
Он видел… город, сияющий и величественный город цвета залитого солнцем янтаря. Он не был одним из окруженных стенами псевдосредневековых городов, разбросанных по симмиру, игровой территории под названием «Срединная страна». Это видение было чужим, но неуловимо современным, метрополисом с изысканно украшенными зданиями, не уступающим высотой сооружениям Гонконга или Токиокагамы.
Но он был и чем-то большим, чем некий фантастический образ: в городе ощущалось нечто реальное, более реальное, чем что угодно виденное в сети. По сравнению с тщательно созданными фракталами игрового мира, город ослеплял своим величием и превосходством, словно драгоценный камень, лежащий на куче мусора. Морфер, Дитер Кабо, Дюк Слоулефт… да как мог кто-то из соперников Орландо протащить в Срединную страну такое ? Да ни одно игровое жюри мира не позволит подобным образом менять основы игрового симмира. Город попросту принадлежит гораздо более высокому уровню реальности, чем тот, на котором он играл. Ему даже показалось, что даже к более высокому, чем сама РЖ.
Изумительный город. Он обязан быть реальным — или, по крайней мере, чем-то иным, а не порождением сети. Почти всю свою жизнь Орландо провел в сети и знал ее так же хорошо, как лоцман из девятнадцатого века, водивший корабли по Миссисиппи, знал реку. А это что-то новое, на порядок выше. Кто-то… или что-то… пыталось с ним общаться.
Неудивительно, что лич сумел подкрасться к нему незаметно. Пифлит, наверное, решил, что его компаньон сошел с ума. Орландо нахмурился. Надо связаться с Фредериксом и все объяснить, но сейчас он еще не готов к такому разговору. Слишком многое следует обдумать. Таргор, другое «я» Орландо Гардинера, был мертв. И это лишь одна из его проблем.
Как следует поступать парнишке четырнадцати лет, когда его коснулись боги?
СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Демонстрация протеста в Штутгарте.
(Изображение: панорама толпы людей, держащих в руках зажженные свечи.)
ГОЛОС: Тысячи собравшихся в Штутгарте почтили маршем протеста память двадцати трех бездомных, убитых германской федеральной полицией во время мятежа бездомных.
(Изображение: плачущий юноша с рассеченной головой.)
СВИДЕТЕЛЬ: Они были в броне. Шипы торчали. Они просто шли и шли…
Глава 5
Мировой пожар
Плоский экран выводил Рени из себя. Все равно что кипятить воду на открытом огне, чтобы постирать одежду. Только в подобной заштатной больничке…
Она выругалась и снова ткнула пальцем в экран. В этот раз она проскочила с разгона букву «С» и половину «Т», прежде чем исхитрилась остановить разматывающийся список. Ну почему добыть информацию так тяжело? Это жестоко! Можно подумать, ей карантина этого нелепого мало!
Плакаты, предупреждающие о букаву-4, висели по всему Пайнтауну, но большую часть их так плотно покрывали граффити, что Рени так и не удосужилась прочесть ни одного. Она знала, что в Дурбане наблюдались вспышки болезни, и даже слыхала разговор двух женщин о том, как умерла от этой заразы чья-то дочь, слетавшая в Центральную Африку, но ей никогда бы не пришло в голову, что весь медицинский центр дурбанского пригорода может оказаться под официальным ооновским карантином согласно процедуре защиты от вируса букаву.
«Если это такая опасная инфекция, — зло подумала она, — какого черта сюда везут незараженных больных?» Ей невыносимо было думать, что ее брат, уже сраженный какой-то неизвестной чумой, может заразиться болезнью еще более страшной там, куда она привезла его в надежде на помощь.
Но даже в гневе она понимала причину. Она сама работала в государственном учреждении. Денег не хватало — а когда их хватает? Если бы власти могли выделить для борьбы с вирусом букаву отдельную больницу, они так бы и поступили. Больничное начальство тоже вряд ли счастливо, пытаясь работать в жестких рамках карантинных мероприятий. Может, в этом даже есть что-то утешительное: в Дурбане еще не так много больных б-4, чтобы забить ими целую больницу.
Слабое, конечно, утешение.
Рени все же заставила дряхлый интерфейс показать ей раздел под буквой «С» и ввела свой код посетителя. Перед «Сулавейо, Стивен» стояло: «Состояние без изменений». Это значило, что она может посетить брата. Но видеть Стивена в сейчас — лишь разрывать себе сердце. И посещением это назвать было трудно.
Пока Рени забиралась в энкостюм, медбрат прочел ей последние новости о состоянии Стивена, хотя мог сообщить немногое сверх того, что сказали ей три коротких слова на мониторе в вестибюле. Этот монолог стал настолько знаком ей за последние дни, что она могла декламировать его наизусть. Она отпустила медбрата, когда тот закончил, как бы ни хотелось ей цепляться за соломинку официальности и задавать вопросы человеку в белом халате. Она знала, что ответа не получит. Никаких известных вирусов — включая, слава Богу, признаки смертоносной заразы, от которой так старательно защищался госпиталь. Никаких тромбов, закупорок, мозговых травм. Ничего. Просто мальчишка, который лег и не просыпается уже двадцать два дня.
Рени прошаркала по коридору, придерживая воздушный шланг, чтобы не зацепиться. Доктора, медсестры да, наверное, и другие посетители — в энкостюме все на одно лицо — спешили мимо, шипя и пощелкивая масками. Это походило на старую видеозапись пилотируемого космического полета; проходя мимо большого окна, Рени почти ожидала увидеть за ним усеяные звездами просторы Галактики или кольца Сатурна. Но за стеклом была лишь еще одна палата, полная завешенных пологами кроватей, еще одно кладбище живых мертвецов.
По дороге на четвертый этаж Рени дважды остановили и попросили показать посетительский пропуск. Хотя оба чиновника изучали бумажку довольно долго — совместный эффект издыхающего принтера и плексигласовых лицевых стекол энкостюмов, — это не вызвало у Рени раздражения. Скорее ее смутно успокоило то, что госпиталь всерьез относится к карантину. Болезнь сразила Стивена так быстро, так страшно… так загадочно… что казалась проявлением чьей-то злобной воли. Рени боялась за своего младшего братишку, боялась чего-то, чего и сама не могла бы определить. Чужая настороженность ее только радовала.
Она отчаянно мечтала о выздоровлении брата, но еще больше боялась, как бы ему не стало хуже. А потому горе и облегчение смешались в ее душе, когда она своими глазами увидала Стивена, лежащего на кровати все в той же позе, и мониторы, чьи показатели к этому времени были знакомы ей, как собственный адрес.
«О Боже. Маленький мой мужчина…» Такой крохотный на этой огромной кровати. Как может быть столь тихим, неподвижным такой сорванец, как Стивен? И почему она, кормившая его, защищавшая, укрывавшая одеялом на ночь, бывшая ему матерью во всех значениях этого слова, кроме биологического, — почему она не может ничем ему помочь? Невероятно. Но это — реальность.
