Но все же подъем оказался не легок. Хотя в этом лишенном солнца месте время определить было трудно, Пол решил, что прошло как минимум полдня, пока он добрался до первой ветки. Она оказалась шириной с проселочную дорогу, уходящую вдаль и вверх; там, где она исчезала в облаках, виднелись первые расплывчатые контуры листьев.
Пол улегся в развилке между веткой и стволом и попытался уснуть, но, несмотря на предельную усталость, не смог. Отдохнув немного, он встал и полез дальше.
Через некоторое время воздух стал прохладнее, и Пол стал ощущать влажные прикосновения облаков. Небо вокруг гигантского ствола становилось все мутнее, концы ветвей утонули в облаках окончательно; он видел над головой огромные контуры каких-то предметов, висящих среди листвы, но опознать их не смог. Еще через полчаса восхождения выяснилось, что это гигантские яблоки, каждое размером с аэростат воздушного заграждения.
Чем выше он лез, тем гуще становился туман, и наконец Пол очутился в фантомном мире ветвей и дрейфующих клочковатых облаков, словно взобрался на верхушку мачты корабля-призрака. Звуков не было, если не считать поскрипывания и шороха коры под ногами. Легкий ветерок охлаждал вспотевший лоб, но был не в силах всколыхнуть огромные плоские листья.
Тишина и клочья тумана. Огромный ствол и мешанина ветвей вверху и внизу. Самозамкнутый мир. Пол полез выше.
Облака стали еще плотнее, но он ощутил, как изменился свет: что-то теплое заставило облака светиться, словно плотный занавес, за которым стоит фонарь. Пол снова отдохнул и прикинул, долго ли будет лететь, если оступится. Потом оторвал болтающуюся на манжете пуговицу и уронил ее вниз, наблюдая, как она пронзает воздушные потоки и бесшумно исчезает в облаках.
Позднее — Пол не мог сказать, насколько позднее — он обнаружил, что карабкается навстречу все более яркому свету. Серая кора начала приобретать и другие оттенки: песочно-бежевый и бледно-желтый. Новый, более резкий свет словно приплюснул кору на поверхности ветвей, а окружающий туман просветлел и заискрился, словно на составляющих его капельках влаги вспыхнули крошечные радуги.
Облачный туман стал здесь настолько плотен, что начал мешать подъему, обвиваясь вокруг лица мокрыми щупальцами, делая скользкой кору под ладонями, отягощая влагой одежду и превращая тем самым подъем в весьма опасное мероприятие. На мгновение у Пола возникло желание сдаться, но идти ему было некуда — только вниз. Стоило рискнуть, пренебрегая вероятностью неприятно быстрого спуска, лишь бы избежать более медленного пути, который мог привести лишь в вечное ничто унылой серой равнины.
В любом случае, решил Пол, если он уже мертв, то снова умереть не может. А если жив, то, значит, очутился в сказке, а в сказках никогда в самом начале не умирают.
Облака все густели: последнюю сотню ярдов он словно продирался сквозь прогнивший муслин. Влажное сопротивление мешало ему заметить, каким ярким становится мир, но, пробившись сквозь последний слой облаков и подняв голову, Пол, моргая, увидел ослепительное бронзовое солнце и чистейшую синеву безоблачного неба.
Над головой облаков не было, но они простирались повсюду: верхний край пенистой массы, сквозь которую он пробрался, тянулся на мили вокруг упругой белоснежной равниной. А вдалеке, сверкая в ярком солнечном свете, виднелся… замок.
Пол не сводил с него глаз, и бледные стройные башни, казалось, извивались и колыхались, словно предмет, который разглядывают сквозь воду горного озера. Но все же это был, несомненно, замок, а не сотворенная облаками и солнцем иллюзия; над острыми зубцами стен развевались разноцветные флаги, а огромные ворота с подъемным мостом казались ухмыляющимся ртом, распахнутым в темноту.
Пол рассмеялся, внезапно и отрывисто, но глаза его наполнились слезами. Замок был прекрасен. Замок наводил страх. После огромной серой пустоты и заполняющих полмира облаков он был слишком ярок, слишком крепок, почти слишком реален.
И тем не менее Пол карабкался наверх именно ради него: замок призывал его к себе столь же ясно, как если бы обладал голосом, — словно смутно осознаваемый образ чего-то, ждущего наверху, заставил его полезть на дерево.
На сахарной равнине облаков угадывалась дорожка, некий намек на более плотную белизну. Дорожка эта начиналась у дерева и петляла по облакам к воротам далекого замка. Пол поднялся чуть выше, пока его ноги не оказались на уровне облачной равнины, секунду помедлил, с замиранием прислушиваясь к частым и сильным ударам сердца, и шагнул с ветки. На неуловимо жуткое мгновение белизна под ногой просела, но лишь чуть-чуть. Пол замахал руками, удерживая равновесие, но тут же обнаружил, что стоять на облаке — примерно то же, что стоять на матрасе.
И он пошел.
По мере приближения замок вырастал. Если у Пола и оставались подозрения, что он в какой-то сказке, а не в реальном мире, то все более четкий образ замка неизбежно их рассеял. Этот замок кто-то явно выдумал.
Разумеется, он был реален и весьма осязаем — хотя что все это значило для человека, шагающего по облакам? Но он был реален в том же смысле, в каком реальны предметы, в которые человек давно поверил, но никогда не видел. Сооружение имело форму замка — того замка, который только и может существовать, — но средневековой крепостью было не более, чем стул или кружка пива. То была идея замка, понял Пол, нечто вроде платоновской чистой идеи, никак не связанной с грубыми реальностями архитектуры или феодальными стычками.
Платоновский идеал? Пол понятия не имел, откуда у него в голове возникли эти слова. Воспоминания все еще плавали под поверхностью сознания, ближе к ней, чем прежде, однако и ныне столь же странно расплывчатые, как и многобашенное видение впереди.
Он шагал под неподвижным солнцем, и из-под его подошв на каждом шагу клочками дыма вылетали крошечные вихри облаков.
Ворота стояли распахнутыми, но вид у них почему-то был неприветливый. Несмотря на размытые отсветы солнца на башнях, вход в замок был глубок, темен и пуст. Пол некоторое время простоял перед зияющим проходом, ощущая, как резво бежит по жилам кровь, и рефлексы самосохранения настойчиво подсказывали ему, что следует вернуться, хотя он знал, что должен войти. Наконец, ощущая себя еще более беззащитным, чем перед артобстрелом, с которого и начался весь этот безумный сон, он затаил дыхание и шагнул внутрь.
Огромное каменное помещение за дверью оказалось на удивление пустым; единственным его украшением было висящее на дальней стене знамя — красное, с черно-золотой вышивкой. На нем был изображен щит, оплетенный двумя розами. Над цветами висела корона, а внизу находилась надпись: «Ad Aeternum».
Когда Пол шагнул ближе, чтобы получше его рассмотреть, гулкое эхо его шагов разнеслось по помещению — такое громкое после приглушающего поступь облачного ковра, что он даже вздрогнул. Он подумал, что кто-то должен выйти и посмотреть, кто пришел, но двери в противоположных концах помещения остались закрытыми, и никакой другой звук не присоединился к замирающему эху его шагов.
На знамя было трудно смотреть долго: казалось, каждый черный или золотой стежок шевелится, а вся картина расплывается и колышется. Пол отступил почти до самого входа и лишь здесь вновь увидел ее ясно, но и тогда знамя ничего не поведало ему ни про этот замок, ни о том, кто может в нем обитать.
