А семья моей матери жила, как живут многие нищие чернокожие в Африке, по окраинам земель, которые когда-то принадлежали им. Белые больше не правят Африкой — по крайней мере, они не сидят больше в правительстве, но за них Африкой теперь правят принесенные ими вещи. Вы знаете это, хоть и живете в городе.
Рени кивнула.
— Я знаю.
— Но есть еще среди нашего народа те, кто живет по-старому, кто идет путем Древнего народа, путем Богомола и Дикобраза и Квамманги-Радуги. Так жили мой отец и его народ. Они были охотниками, блуждающими в пустыне там, куда не заходят ни белый, ни черный человек, следом за молнией и дождем и стадами антилоп. Они жили так, как жил мой народ с первых дней Творения, но потому лишь, что горожанам ничего не нужно от пустыни. В школе я узнал, что есть еще в мире такие места, где не звучит радио, где не оставляют следов колеса, но места эти исчезают, как вода на горячем камне под солнцем.
Единственным способом, каким народ моего отца мог держаться древних путей, было оставаться вдали от всех, даже от тех наших собратьев, кто покинул пустыню и священные холмы. Когда-то вся Африка была нашей, и мы бродили по ней вместе с другими Перворожденными: эландом и львом, спрингбоком и бабуином
[19]
— бабуинов мы зовем «люди, сидящие на пятках» — и другими. Но последние из нашего рода могут выжить, лишь прячась. Для них городской мир — настоящая отрава. Они не переносят даже его прикосновения.
Много лет назад, до моего или вашего рождения, началась страшная засуха. Она поразила всю землю, но пустыню — сильнее всего. Три года продолжалась она. Стада спрингбоков покинули землю, хартебисты и куду тоже ушли или погибли. Семья моего отца страдала — пересохли даже ямы, откуда только бушмены могут высасывать воду через соломинку. Старики уже отдали себя пустыне, чтобы могли выжить молодые, но даже юные и сильные умирали. Дети рождались слабыми и больными, а потом перестали рождаться вовсе, ибо наши женщины бесплодны в засуху.
Мой отец был тогда охотником в самом расцвете молодости. Далеко уходил он в пустыню, целыми днями выискивая еду для своей семьи: братьев и сестер, племянников и племянниц.
Но с каждым разом ему приходилось уходить все дальше, и все меньше еды оставалось, чтобы поддержать его силы во время охоты. Яйца страусов, в которых мой народ хранит воду, почти опустели. Другим охотникам везло не больше, и женщины работали целыми днями, выкапывая последние корни, уцелевшие в засуху, собирая последних насекомых в пищу детям. По ночам все молились о дожде. Не было им счастья, никто не пел, а потом и не рассказывал сказок. Так велико было горе, что некоторые в семье моего отца решили, что дождь навсегда покинул землю, что близится конец мира.
Однажды, когда отец ушел на охоту и семь дней не видал своего народа, ему явилось невероятное видение: великий эланд, прекраснейший из зверей, стоял на краю солончака и грыз кору колючего дерева. Отец знал, что эланд мог бы кормить его семью много дней и даже вода, собранная травой в его желудке, помогла бы детям остаться в живых. Но он знал также, что видеть одинокого зверя — необычно. Эланд не бродит в огромных стадах, как другие антилопы, но вместе с ним путешествует и его семья, как и у нашего народа. И кроме того, этот эланд не был истощен, ребра его не торчали, несмотря на ужасную засуху. Отцу подумалось даже, что этот зверь — особый дар Деда Богомола, сотворившего первого эланда из обрывков сандалии Квамманги.
Пока он раздумывал, эланд заметил его и бросился прочь. Отец мой пустился в погоню.
Целый день преследовал он эланда, и когда тот остановился передохнуть, отец подкрался к нему, намазал наконечник самым сильным ядом и выпустил стрелу. Стрела попала в эланда, но тот умчался. Когда отец подошел к тому месту, где стоял зверь, стрелы там не оказалось, и он возрадовался — значит, стрела попала в цель. И снова он пошел по следу.
Но эланд не слабел и не замедлял бега. И еще день отец преследовал его, но уже не мог подойти достаточно близко, чтобы выстрелить еще раз. Быстро бежал эланд. Опустели яйца страуса, и кончилось сушеное мясо в мешке, но не было времени ни искать воду, ни добывать пищу.
И еще два дня гнался отец за зверем, под горячим солнцем и холодной луной. А эланд все бежал на юго-восток, туда, где кончается пустыня, к великому болоту вокруг речной дельты. Никогда в жизни отец не подходил так близко к Окаванго — его народ, когда-то проходивший тысячи миль в год, теперь не покидал пределов пустыни. Но от голода и жажды он немного помешался, а может, им овладели духи. Уверившись, что эланд — это дар Богомола, он твердо решил поймать его и отдать своему народу, чтобы вернулись дожди.
И наконец, на четвертый день после того, как он подстрелил эланда, отец пересек границу пустыни и, перевалив через холмы, достиг окраин болот Окаванго. Болото, конечно, высохло в те годы, и он не увидал ничего, кроме растрескавшейся грязи и засохших деревьев. Но бегущий эланд еще маячил перед ним, как мираж, и следы его оставались в пыли. Отец же следовал за ним.
Всю ночь шел он по незнакомым местам, по костям крокодилов и рыб, белеющим под луной. Народ моего отца жил по-старому — каждый камушек и холмик пустыни знали они, каждое деревце и куст, как горожане знают привычки своих детей и мебель в собственных домах. Но теперь он был в незнакомых местах, преследуя огромного эланда, которого считал духом. И пусть он был слаб и испуган, но он был охотником, и народ его пребывал в нужде. И взмолился он звездам-бабкам, прося у них мудрости. И когда Утренняя звезда — величайший из воинов — показалась на небе, отец обратился к ней с молитвой. «Пусть сердце мое станет, как твое», — просил он у звезды смелости жить, ибо силы покинули его.
Когда вновь взошло солнце и опалило землю, отец увидал впереди эланда у бегущего ручья. От вида воды и близости зверя-духа голова отца заболела, и он упал. Пробовал он ползти, но руки и ноги отказали ему. Но, уже теряя сознание, увидал он, как эланд обратился в прекрасную девушку — не знакомую ему девушку нашего народа.
То была моя мать, вставшая рано поутру, чтобы набрать воды. От засухи пересохла даже великая дельта, и ей приходилось далеко ходить за водой от своей придорожной деревушки. Она увидала, как из пустыни вышел охотник и рухнул у ее ног, умирая. Она дала ему напиться. Отец опустошил ее кувшин, потом едва не выпил ручей досуха. Когда он смог встать, она повела его к своей семье.
Старшие еще говорили на нашем языке. Покуда родители моей матери кормили отца, деды и бабки задавали ему вопросы и бормотали восхищенно, видя человека из воспоминаний своей молодости. Отец же ел, но больше молчал. Хотя люди эти были похожи на него, пути их были странны. Однако и на них не обращал отец внимания. Смотрел он только на мою мать, а она — на него.
Остаться он не мог. Он потерял эланда, но мог отнести воду своим родным. Да и чужаки пугали его своей говорящей коробкой, необычной одеждой и странной речью. Моя мать, не любившая собственного отца, который бил ее, сбежала с моим отцом, предпочтя его народ своему.
