Уже подъезжая к Неревским пристаням, издали Олекса увидал Дмитра.
Кузнец, руководивший погрузкой, словно вырос. Сивая борода развихрилась, потное лицо блестело на солнце, как кованое. Грозно, покрывая шум и глухое клацанье железных криц, зычал он, и тотчас бросались послушные мановению руки братчинники поднять, пособить, поправить. Красиво поворачивались на осях хитрые, смастеренные Дмитром вороты, крицы плыли над обрывом, чередою ложась на помост, и груженые телеги шли без перерыва, одна за другой. Олекса даже прищелкнул от удовольствия.
Оба Дмитрова сына были тут, приглядевшись, Олекса увидел даже и младшего – чем-то помогал брату. Нездил, вроде бы даже и ненужный здесь, мельтешил внизу, у ладей. Олекса спустился под кручь, бегло проверил Нездиловы вощаницы. У Нездила и правда все было благополучно. Невольно Олекса подумал, что сплутовать не даст не Нездил Дмитру, а, наоборот, Дмитр Нездилу. Кивнув приказчику – продолжай! – Олекса выбрался снова на угор, полюбовался еще раз слаженной работой подъемных воротов и, перемолвившись с Дмитром, во весь опор поскакал обратно, укоряя себя, что даром потерял два часа.
– Проездился? Утешил сердце молодецкое? – встретил его Радько.
– А что?
– Что! – Радько выругался по-нехорошему. – Без тебя там на въезде ось поломалась, мне ся надвое не разорвать!
Покраснел Олекса, кинулся ко двору. Разбитый воз все еще загораживал дорогу. Станята с корелом бестолково бились над ним. Тихо, сжав зубы, ругнулся Олекса, да так, что подскочил Станька, заморгал растерянно.
– Затем тебя оставил тут, ворона? А пишет кто?
– Седлила.
– Тоже мне грамотей! – бросился к воротам:
– А ну, покажь!
Но вместо Седлилки встретила его Любава, смело глядя в очи расходившегося хозяина:
– Я писала. Не боись, Творимирич, не напутали!
Ожег взглядом, смолчал.
– Седлила где?
– Цегой-то? – выскочил тот, перепался, увидя яростного Олексу.
– Ось, ось запасную! Да отворяй скорее, дурак! За мной!
Ось сменили играючи. Только побуревшие лица четверых мужиков выдавали страшное напряжение. Живо накидали, как дрова, увесистые крицы… Всех загонял Олекса, сам работал, как дьявол, рубаха – выжми, а справились.
Вновь двинулись один за другим тяжелые возы. Не разбирая старшинства, пили мужики по очереди квас, что принесла Любава. Домаша что-то прокричала с крыльца – махнул рукой, оборотился тылом: не остыл еще. Любава и здесь нашлась, сбегала, узнала.
– Домаша прошала, колобьи печь ли? И рыбников мало, говорит.
– Скажи, пусть печет! Корелам то любимая волога, сама не знает ли?
– Уже сказала.
– Умна, девка!
– Всегда такова!
Повел бровью, хотел пошутить, да раздумал – во двор въезжал новый воз.
Справились только к третьей выти. Уселись ужинать. В горнице, как набились мужики, сразу стало жарко, запахло мужским потом, отсыревшею обуткой, железом. Ульяния только показалась гостям, пригласила. После сослалась на нездоровье, вышла.
– Дух-то от них тяжелый!
– Работали люди! – возразил, посмеиваясь, Олекса.
Прислуживали Домаша, Любава, Ховра и дворовая девка Оленица. Корелы за стол садились по-своему, все вместе. Немцы, те не так: господин со слугой николи за один стол не сядут, а этим, наоборот, обидно, коли не вместях. Больше за столом людей, больше почета.
Иголай, Мелит и третий, новый, – его звали Ваивас – сидели во главе стола. Красная и синяя отделка на одежде, серебряные головные обручи и наборные узоры широких корельских поясов с коваными сквозными фигурками птиц и дорогой оправой поясных ножей показывали их знатность. Среди прочих ближе к началу стола посадили старика в простой холщовой одежде, к которому все меж тем относились с особым уважением. Девки уже раньше приметили, что корелы не нагружали его тяжелой работой.
– Тот-то кто таков? – шепотом спрашивала Ховра. – Будто и не набольший, по портам-то поглядеть!
Любава объяснила:
– Певец ихний, всегда берут, на пути ли, на промысел.
– И сегодня запоет?
– Сегодня нет, устали все. Вот отъезжать будут, тогда услышишь. А чего тебе? Ты по-корельски не разумеешь.
– А хозяин?
– Олекса-то? Он какого только ясака не знат, спроси! – похвастала хозяином, а самой словно обидно стало. Почему она не на Домашином месте?
Уж сейчас бы у печки да кладовой, как та, не боярилась, товар приняла бы лучше кого другого!
– Которая хозяйка твоя? – спрашивал меж тем новый корел, Ваивас, у Олексы, переводя глаза с Любавы на Домашу.
– Домаша, покажись! – звал захмелевший Олекса. – Вот хозяйка моя! продолжал он по-корельски, привлекая Домашу одной рукой и похлопывая по бедрам:
– Гляди!
Снова перешел на русский:
– Ваши-то не такие, видал я, куда!
– Добра баба! Большая, красивая! – хвалил подвыпивший корел.
– Торгуй!
– Сколько просишь? – подхватывая шутку, подмигнул корел.
Потупилась Домаша. Знала, что играет Олекса, лукавит, обхаживает нового гостя: не перехватили бы другие купцы; давеча вон нож подарил, укладный, с насечкой золотой и серебряной рукоятью. Знала, что надо и ей приветить корела, а переломить себя не могла. Не нравился ей сейчас Олекса – будто и впрямь жену продает, все нажива на уме!
– Пойду стелить гостям, пора.
– Поди! – охотно отпустил Домашу Олекса и подмигнул:
– Пошла вам постелю стлать!
Гостям натащили соломы, застлали попонами. Корел клали в сенях и на лавках в горнице. Ваивасу, Иголаю и Мелиту постелили особо.
Весь другой день, поднявшись чуть свет, до петухов, отпускали товар корелам. Олекса изо всех сил старался все, что надо, достать сам, чтобы не тратить серебра. Сидели впятером: он, Радько и три корела, – торговались долго и упорно. Кричали, ссорились, улаживались, сорок раз били по рукам.
Наконец урядились во всем. День еще отдыхали корелы. Ходили по Нову-городу, отстояли службу в Святой Софии, толкались на торгу: закупали, что нужно и не нужно, – глаза разбегались от обилия товаров, со всех земель свезенных на новгородский торг.
Вечером парились в бане, а после того устроили отвальный пир. Все домашние Олексы собрались тоже – охота было послушать певца. Зашла и мать Ульяния, немного понимала по-корельски – муж и сын торговлю вели.
Домаша подсела к Олексе. Янька и Онфим шмыгнули в горницу, залезли на печь, притаились.
