На третий день посадник вызвал порочных мастеров. Мастера, посовещавшись, решили затопить пещеру. К исходу четвертого дня плотина из частокола и ледяных глыб была готова. Молча смотрели новгородские ратники, как послушная расчетам мастера вода медленно съедает снег, подбираясь к устью пещеры. Скоро оттуда раздались крики, и чудь побежала наружу. Конные ратники бросились рубить бегущих. Укреп был взят. Разрушили плотину, и сделавшая свое дело, черная от зимней стужи вода, дымясь, уходила назад.
Михаил Федорович предложил на совете захваченную добычу отдать целиком князю Дмитрию Олександровичу. Новгород подчеркивал тем самым, что в княжеских несогласиях относительно того, кому руководить ратью:
Святославу, Юрию или юному сыну Олександра – он целиком стоит на стороне последнего, и расплачивался за обиду, нанесенную князю пять лет назад, когда Дмитрий, «зане еще мал бяше», был изгнан тем же посадннком Михаилом и заменен на своего дядю, Ярослава Ярославича.
Впереди, обреченный гибели, готовой военной добычей лежал Раковор. И уже поговаривали в полках:
– Раковор возьмем, там и Колывань будет наша!
Глава 18
Февральские метели текли по полям, слепили глаза. Сырой ветер с моря нанес густой колючий туман. В тумане подошли к завьюженной речке Кеголе.
Кондрат приказал подвезти пороки. До Раковора, невидного отсюда, оставались уж немногие версты. Было восемнадцатое февраля, утро субботы сыропустной. Дома топили бани, вспоминая родных и близких, ушедших в поход.
Внезапно, с переменою ветра, туман прокинулся и новгородские ратники увидели на том берегу, в полях, от края и до края, насколько хватал глаз, построенный в боевых порядках немецкий полк. Словно лес, колыхались бесконечные ряды копий и стягов. Было ясно, что тут собралась вся земля немецкая, все силы Ордена и прибрежных городов.
Михаил Федорович, поднявшись на стременах и удерживая переминающегося коня, нахмурясь, оглядывал из-под руки вражеское войско, пытаясь сосчитать по стягам количество немецких полков. На широкогрудом саврасом жеребце подскакал Кондрат. Седая борода тысяцкого тряслась:
– Христопродавцы! Клятвопреступники!
Подскакал князь Дмитрий, тоже горевший возмущением:
– Немедленно наступать!
С разных сторон подъехали Елферий, князь Констянтин и Юрий, злорадствующий в душе: его отодвинули от руководства походом, пригласили, не спросясь, Дмитрия, передали тому всю чудскую добычу – и вот отплата!
– Твоя сторожа не углядела? – спросил вдруг Елферий, круто оборачиваясь всем своим большим телом к Юрию и наезжая на него конем. Твоя, что ль?!
Жеребец Юрия, всхрапывая, попятился назад. Князь, бледнея от обиды и унижения, рванул за повод. Елферий, смерив его с головы до ног тяжелым, обрекающим взглядом, резко отворотил своего коня, поднял на дыбы и в один прыжок очутился рядом с посадником. Ссориться перед боем не имело смысла.
Юрий обернулся, ища сочувствия и поддержки, но князь Констянтин, старательно не замечая грубости новгородского воеводы, вглядывался в немецкий строй. Тут Юрий неожиданно вспомнил, что давеча сам отпустил сторожу в зажитье – пограбить окрестные села, и лицо у него пошло бурыми пятнами. Ненавидящим взглядом, молча, он уставился в спину Елферия.
Ждали князя Святослава с братом Михаилом и Довмонта Плесковского.
Молчали воеводы. Новгородские войска торопливо подходили к реке, без зова ровняли ряды. Сами собой смыкались конные рати, выстраивались пешцы.
Сотские и старосты, тут ставшие воеводами, окликали отставших, торопились занять свои места. Бывалые ратники боярских дружин, ходившие и на Литву, и в Заволочье, и за Урал, на Югру, качали головами, присвистывали, перешептывались:
– Ну, здесь легкой победы не жди! Это не с чудью воевать!
Довмонт прискакал на военный совет последним, мрачно сведя брови: как он мог даться на обман, он, знавший лучше их всех, что верить немецким клятвам можно не больше, чем кротости зимнего волка! Он тоже подал голос за немедленное наступление. Отступать теперь – значило быть разбитыми наверняка.
– Како ся урядим, братие? – вопросил посадник, обращаясь к мужам совета. Молодой князь Дмитрий Олександрович, залившись румянцем – впервые руководил такой ратью, – обвел очами воевод:
– Сперва да скажуть старейшие меня!
Воеводы говорили ясно и коротко. Споров особых не было, тем паче, что Кондрат и другие рвались в бой.
И только Довмонт, молчавший до поры, как молодший на этом совете, почувствовал нечто недоброе в том, что в середину становили новгородский полк, а тверичей и переяславцев по краям. «Олександр не тако ся становил, в чело слабейшии!» – подумал плесковский воевода. Осторожно он попробовал предложить иное построение, но сразу же обнаружилась застарелая рознь тверичей с новгородцами. Святослав, выступавший от лица самого великого князя Ярослава, недовольно покосившись на Довмонта, возразил:
– А кого поставити в чело, переяславцев?
Довмонт смолчал. Даже понимая, что это, возможно, обещает победу, он не мог дать истребить под Раковором своих плесковичей.
Тронув коня, Довмонт подъехал к Елферию. Тот коротко глянул на него и молвил негромко:
– Выстоим! Юрий пойдет напереди…
У него был свой и недобрый расчет.
Поглядев на новгородского посадника, плесковский воевода увидал на его лице отражение собственных сомнений. Всегда спокойное чело Михаила Федоровича на этот раз было необычайно хмуро. «Ежели бы знать…» прошептал он одними губами. Но посадник понимал, что добиться иного решения сейчас, накануне битвы, уже невозможно и, чтобы не вызывать раздора воевод, безопаснее принять всегдашнее построение и… положиться на волю божию. Он лишь поглядел пристально в глаза Довмонту, когда заключал:
– Встанем постарине! Новгородская рать в чело.
Немедленно понеслись гонцы в разные концы войска, и скоро полки в боевых порядках начали переходить реку.
После короткой остановки, во время которой Олекса, как и все, спешил разглядеть немцев, был дан приказ переходить Кеголу. Пронзительно засвистели дудки, и новгородская рать тронулась вперед. На какое-то время за краем снежного берега и густыми рядами своего войска Олекса потерял врагов из виду. Но вот поднялись на ровное место, и разом придвинулись немецкие полки. Простым глазом уже были видны ряды железных людей на железных конях, нацеленный тупым острием вперед сверкающий клин рыцарского войска – «свиньи». Подрагивали ощетиненные копья. Чуть колыхались корзна
[31]
с крестами. Морды лошадей в латах, похожие на железные конские черепа, и люди без лиц, с наглухо закрытыми шлемами, пугающие своей нечеловеческой тупой неуклюжестью.
