— Ванечка, ты один? — слышит он томный вздох.
— Сегодня — да.
— А вообще женат?
— Гражданским браком.
— Ну-ка, ну-ка!
Илюша так и пасет камерой. Кому угодно это надоест, потому Иван Саранский достает сигареты.
— Я на улицу — покурить.
— Нет, здесь, здесь! Мы тоже! Покурить!
Обречено вздохнув, приятный мужик делится с обществом сигаретами. «Данхилл», конечно! Отодвигается подальше от толстой тетки, она что-то приналегла на плечико. Сидя на краешке стула и развернувшись лицом к другому ряду, прочь от тетки, Иван Саранский изящно закидывает ногу на ногу, курит. Вот оно!
Почему не оставляет чувство, что он долго-долго это репетировал? Подобное изящество движений так просто не дается. Даже если женщина, которая вырастила, родом из интеллигентной семьи. Но она не мать, она не могла передать Ванечке свои гены. Быть может, долго учила? Сидеть красиво и естественно на стуле, держать спину прямо, не класть локти на стол. И вот ведь: научила! Или это было потом? Казино, бары, рестораны, клубы, театры, показы мод. Мальчику из поселка Горетовка надо было через себя переступить. Через свою деревенскую неуклюжесть, базарные словечки, пальцы в заусенцах и чрезмерное удивление тому, как легко люди тратят большие деньги.
Так когда?
Потом еще одна небольшая сценка на улице. Кажется, встреча выпускников плавно переходит в эндшпиль, то есть в завершающую фазу. А он всегда один, как в поселке Горетовка, так и в прочих более или менее культурных местах. На заключительной стадии начинается коллективная пьянка. Возле школы суета: решаются важнейшие вопросы: где, когда и сколько брать? С «когда?» более или менее понятно. Чего откладывать, тем более выходной. Выходные. «Где?» — тоже не проблема, весна на дворе, да и погодка не подкачала. Пахать-сеять можно и завтра, правительство позаботилось, выделило аж целую неделю. Самое важное — «сколько?».
— Ваня, ты как? Насчет скинуться?
— Никак. Я не пью.
— Да ты чо! Брось! За встречу!
— Мужики, давайте сразу договоримся: я вам не компания.
— Крутой да? Или больной?
Отчего-то этот Саранский начинает здорово злиться. Видно, как он нервничает и косится на камеру. Правильно: этого снимать не надо.
— У меня мама болеет. Я, собственно, к ней. — Тут Саранский достает деньги из кармана, протягивает одному из бывших одноклассников: — Моя доля. Только, пожалуйста, без меня.
Вот они, эти бесконечные «пожалуйста», «извините», «вы не могли бы». Тихий, ровный голос, безразличная вежливость. Его воспитывала образованная, умная женщина из хорошей семьи.
— Что ж, гусь свинье не товарищ. — Это уже Илюша. Отодвигает прочь свою видеокамеру. Одноклассники обижены, а Иван Саранский, словно не замечая, хлопает дверцей черного «Мерседеса». Все, машина уезжает.
Дальше уже та самая коллективная пьянка, смотреть которую совсем не хочется. Ни сейчас, ни тогда.
Тогда?
Зоя скребется у двери.
— Войди! — кричит он.
Жена в комнате, он тут же давит на «стоп».
— Ты не находишь, что я сильно изменился?
— Но…
— Значит, находишь. Все это находят. Что, если бы ты узнала, что у меня есть брат-близнец?
— Какой еще брат?! Ваня, у тебя снова начинается приступ? Ты скажи.
Рассказать Зое эту историю? Про то, как сердобольный врач отдал женщине чужого ребенка взамен умершего? Только потому, что этот ребенок обречен был вырасти сиротой?
— Ты тяжело рожала? — вдруг спрашивает он.
— Как все, — пожимает Зоя плечами. Потом вдруг оживляется: — Конечно, внимание ко мне было особенное. И нянечки, и медсестры, и врачи… Все переживали, как справлюсь. Все-таки двойня. Но сказали потом, что я молодец.
Ах, да, тогда уже было УЗИ! Даже в городе Р-ске могли определить наверняка, что у женщины родится двойня, и можно было морально к этому подготовиться. Как, однако, он поспешил появиться на свет! И тут вспомнил: героическая женщина Лидия Станиславовна Саранская. Почему он сразу к ней не поехал? Ночь на дворе, по-прежнему хлещет дождь. Но он все равно хватается за пиджак.
— Ваня! Ты куда?! — отчаянно кричит Зоя. И тут же: — Не пущу! Нет!
Все женщины одинаковы, все собственницы. Одни сторожат любовь, другие деньги, третьи видимость семейного благополучия, но все готовы отчаянно бороться за свое, самое дорогое.
— Иди спать.
— Нет.
— Я никуда не уйду. Клянусь.
И Зоя верит. Уходит, а он почему-то не может ее обмануть. Снова бросает пиджак на диван и хватается за пульт. Перематывает на начало. Вечер встречи выпускников. Снова и снова: Иван Саранский выходит из черного «Мерседеса», Иван Саранский курит «Данхилл», Иван Саранский говорит «пожалуйста, без меня», Иван Саранский уезжает…
…В спальню он отправляется уже под утро. Зоя не спит.
— Вот и все. Вот и ты от меня уходишь, — тихо говорит вдруг она.
— С чего ты взяла? Куда ухожу?
— Не знаю. — Она вдруг торопливо и отчаянно произносит: — Ты не представляешь, как можно чувствовать того, кого любишь! Я не жалуюсь, нет. Хоть немного выпало в жизни счастья! Я понимаю: с тобой что-то страшное случилось. Я бы тебя простила. Мне все равно, плохой ты или хороший, говорила уже. Я бы простила… Ты себя не простишь.
— Да с чего ты взяла?!
— Не уходи, прошу. — Это сказано как-то обреченно, почти безразлично, словно уже заявление о разводе подали и был суд. — Не уходи.
— Я здесь.
Он подставляет плечо. Зоя ложится на него, вздохнув счастливо, затихает. Она глупости говорит. Почему это он уходит? Куда? Молча целует ее: карий глаз, голубой. Вместе бы они справились. Завтра надо ехать в Горетовку. Завтра. Быть может, она права и это последний раз? Надо бы сейчас любить ее как-нибудь иначе, но как? Последнее, что он слышит:
— Мне все равно, кто ты был. Есть только то, что началось у нас в июне и никогда не кончится. Никогда.
Под утро не сон, какая-то одурь. Он знает, что надо ехать в Горетовку. Память постепенно начала возвращаться.
ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
В первой половине
Утром он идет не на работу. С этим кончено. Надо на стоянку, к машине. Сесть в нее и… В Горетовку? Да, сначала в Горетовку.
Идет мимо школы, мимо дома, в котором живет Леся. Взглядом отыскивает ее окна, вздыхает. Нехорошо получилось. И с розами тоже. Нехорошо.
Возле первого подъезда двое. Сначала он видит мужчину: высокий, модно и очень хорошо одет, правда, в спортивном стиле, не в классическом. А вот Ванечка Саранский костюмы очень уважал. Этот не уважает: джинсы, модная толстовка, дорогие кроссовки. Плечи широкие, обнимает женщину, целует, лица той не видно.
