– Дяденька! Эй, дяденька!
Обернулся: пацан. Маленький, шустрый, на носу и щеках рыжие веснушки. Бежит к нему.
– Чего тебе?
– Вам просили передать, – и пацан протянул ему конверт.
– Это еще что?
– Письмо, – важно сказал веснушчатый.
– А ты разве почтальон?
– Меня тетя попросила! Говорит: знаешь дядю из сорок четвертой квартиры? Ну, знаю, говорю...
– Погоди... Эта тетя прямо к тебе подошла?
– Не... Нас много было. Колька из второго подъезда как заорет: «Я знаю!» А я ему: не п... ди. Ой, дяденька, извините... Не ври, говорю. Это я в третьем живу! А вы, дяденька, под нами.
– Точно! А что за тетя?
– Не знаю я, как ее зовут. Я вам вчера весь день в дверь звонил и даже стучал. Честно! А вы не открыли.
– Постой... – сообразил он. – Она тебе денег дала?
– Ага! Целых пятьсот рублей! Мы с Колькой чуть из-за них не подрались! А потом поделили на всех пацанов.
– Небось, сигареты купили?
Веснушчатый шмыгнул носом.
– Она на машине была? – спросил он. – На красной?
– То раньше. На «Бентли». А вчера пешком.
– То есть, ты ее видел раньше?
– Ага. Она ж за вами приезжала! Я ее запомнил, – с гордостью сказал пацан. – Хотя она вчера в очках была и в шляпе. Ну, я пошел?
– Иди.
Он повертел в руках конверт. Что за странные игры? Почему просто не бросить письмо в почтовый ящик? «А когда ты в последний раз туда заглядывал?» Когда он спускался сейчас по лестнице, мельком бросил взгляд на ящики для почты: его был забит до отказа, даже на полу под ним валялись рекламные проспекты. Нужны они ему? А письма сейчас писать перестали, зачем, если есть мобильные телефоны и электронная почта? Но она, видимо, не хотела оставлять адрес отправителя. Через мальчишку передала.
Письмо, значит. От Алины Вальман, хотя и не указано от кого, это просто белый конверт. Игра все интереснее. Только спокойно.
Он сел в машину и неторопливо распечатал конверт. Из него выпал листок. Взял его, с недоумением посмотрел на ровные строчки: это были стихи, текст отпечатан на принтере. Стал читать.
«Утро ночи любви:
Девять бьет на часах,
Ты идешь по крови
С сединой в волосах.
Стол на кухне накрыт,
Ты все дальше идешь...
Видишь, тело лежит,
Ты его узнаешь...
Ты прошелся след в след,
У последней черты
Помни: прошлого нет
Только я. Только ты»
Ни подписи, ни названия. Шарада какая-то. Перечитал еще раз и еще. Точно: шарада. Зачем она ему это написала? Кстати, раньше Андрею Котяеву стихов никто не писал, это впервые. И – на тебе! Кровь, труп какой-то... Нет чтоб о любви! Он сложил листок и с досадой засунул обратно в конверт, после чего завел мотор. Ну стихи. Почему просто не позвонить? Зачем? Стихи прочитать? И почему именно стихи?
Все понятно, Алина Вальман – сумасшедшая. Ее поступки логике не поддаются. Но с другой стороны... Здравая мысль во всем этом есть. Она сумела оторваться от своей охраны и поспешила сюда, предупредить его.
Это шарада. Она не могла сказать прямо, лишь намекнула. О чем? «Видишь, тело лежит... Ты его узнаешь...» Идешь по крови... Третий труп! Ну, конечно! Давай, Кот, включай мозги! Кто бы это мог быть?
«Ты его узнаешь...» Он похолодел. Кто вчера... тьфу ты! Позавчера сидел в машине Алины Вальман? Эдик! И этот странный сон. Или не сон? Когда он выходил из квартиры, входная дверь была не заперта. Так сон или не сон? Он совсем запутался.
«Ты его узнаешь...» С сединой в волосах... И стол накрыт. Он надавил на педаль газа, и не тронулся, нет, сорвался с места! К Эдику! Срочно!
«Девять бьет на часах...» Девять. Сейчас без пяти. Успеет. Тут ехать минуты три, не больше. К черту правила!
Вот и старая пятиэтажка, на втором – квартира Мотало. Еще две минуты. А почему он зациклился на девяти часах? Это же не значит, что ровно в девять... Но ему вдруг стало страшно. Еще две минуты. Можно и не успеть.
Он выскочил из машины, встал у Эдика под окнами и заорал:
– Мотало! Я здесь! Я к тебе иду! Мотало!
В некоторых окнах появились люди. Он заорал еще громче:
– Мотало! Здесь я! – Подождал немного, и вновь: – Эдик! Это я! Я здесь!
И только когда понял, что поднял на ноги весь дом, рванул в подъезд. На лестнице, между первым и вторым этажом он споткнулся и чуть не упал, потому что сообразил вдруг: «утро ночи любви». Ну конечно же! Это вечер! Не девять утра, а девять вечера! Все наоборот! Вот она, шарада! Потому она и приехала вчера днем!
Он все равно не сбавил темпа, махом взлетел на второй этаж, налег плечом на хлипкую дверь, заорал:
– Эдик! Я здесь! Я иду!
И с разбега высадил дверь плечом. Рухнул вместе с ней в прихожую, не чувствуя боли, на карачках прополз метра два, потом вскочил и кинулся в комнату.
– Эдик! Это я!
И на пороге еще раз споткнулся. Но на этот раз остановился: бежать дальше было бессмысленно. И вообще все бессмысленно.
«Поздно». Девять утра, а не девять вечера. Смерть наступила вчера. Разумеется, Эдика никто не хватился, если бы не письмо Алины, и он бы сюда не пришел. Лежать бы Мотало в таком виде, пока соседи не учуют запашок. Все, как она написала: накрытый стол, бутылка вина и один бокал. Только один. В нем были остатки вина, рядом лежала записка. Он уже знал, что там. Не спеша, подошел.
Эдик лежал на обожаемом им диване, обложенный книгами. Рядом с ним огромная цветная фотография Алины Вальман, она была забрызгана кровью. Из разжавшейся руки Мотало выпал пистолет, и валялся на полу, у дивана. Нагнувшись, Котяев увидел на рукоятке буквы: WALMAN. Поздно.
Сел на диван, погладил Эдика по голове, как ребенка, тихо спросил:
– Ну зачем? Зачем ты в это полез, Мотало ты буратиновое?
Эдик молчал. А раньше был разговорчивый. Еще сегодня ночью... То есть, вчера. Говорил и говорил. Или это был сон? Как же так, а? Выходит, проморгал? Вот теперь он понял, что потерял друга, по-настоящему потерял, и другого такого Эдика больше не будет. Половина души умерла. Проспал он ее. Вот если бы вчера... Она ведь предупредила...
Зазвонил телефон. Он машинально ответил. Это опять был Сашок.
– Андрей, всякому терпению предел есть. Я...
– Нужна опергруппа. Хотя, я не понимаю, зачем. Он умер.
– Кто умер? Ты где, Андрей?
– У Мотало. Эдик умер. Застрелился.
