Не увидев на его лице ни следа побоев, я обрадованно замотала головой:
— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу…
— Что?!
— Я, как твоя гард’эйт, буду ждать суда в таких же условиях, как ты…
— Зачем?!
— Ты — мой майягард! И… я обязана тебе жизнью…
Меченый закусил губу, зажмурился и… рявкнул на всю тюрьму:
— Вы мне ничем не обязаны! Вам надо было остаться в доме у графа Грасса и жить своей жизнью.
— Выйти замуж, нарожать детей и забыть о своей клятве? — возмущенно спросила я.
— Да! Тюрьма — не место для дворянки.
Чувствовать его заботу было безумно приятно. И я мгновенно забыла про кошмарные запахи, холод и свой страх перед будущим:
— Я знаю… Но поступить иначе не могу…
— Почему?
— Перестану себя уважать, — твердо сказала я.
— А может…
— Кро-о-ом? — перебила его я. — Не надо, ладно? Вспомни себя: из Атерна ты мог уйти без меня. В Меллоре мог отдать меня Серым. В Сосновке — оставить меня на потеху оранжевым. И мог не вернуться в охотничий домик, увидев такое количество лесовиков… Однако ты не ушел, не отдал, не оставил и вернулся…
— Ваша милость, я…
— …делал то, что должен?
— Да… — кивнул Кром.
— Вот и я делаю то, что должна.
— Но ведь я — Бездушный! Я — Нелюдь, почти завершивший свой Путь! У меня впереди нет ничего, кроме Темного Посмертия!!!
У меня задрожали колени и пересохло во рту. Однако отказываться от данного слова было поздно, и я, мысленно умирая от ужаса, заставила себя улыбнуться:
— Что ж, значит, я разделю его с тобой.
— Вы… — начал было Меченый и замолчал. Потом отпрянул от решетки и… пропал!!!
У меня оборвалось сердце, а на глаза навернулись слезы: человек, ради которого я села в тюрьму, не хотел со мной даже поговорить!
В это время заскрипела дверь на лестницу, и в коридоре раздался возмущенный рев:
— Шевели граблями, боров!
Я снова прильнула к прутьям решетки. Как оказалось, зря — через мгновение мне в лицо пахнуло запахом паленого мяса, и мимо камеры проковыляло нечто, лишь отдаленно напоминающее человека.
Обряженное в жуткие лохмотья, с ног до головы покрытое запекшейся кровью, «нечто» на каждом шагу взмахивало безобразными культями, оставшимися от обеих рук, и глухо стонало.
С трудом оторвав взгляд от его лица, на котором вздувалось свежевыжженное клеймо вора, я сделала шаг назад, шарахнулась пяткой о торчащий из пола штырь и ойкнула от боли.
— О-о-о!!! У нас тут пополнение? Ух ты, какая розочка!!!
Между прутьями решетки протиснулась перевитая мышцами ручища и потянулась к моей груди!
Я отшатнулась, со всего размаху шлепнулась на нары и… тут же оказалась на ногах:
— Тварь, ты что себе позволяешь?!
— О-о-о, какие мы гордые! Ты, эта-а-а, подожди минутку — я засуну борова в его камеру, и мы с тобой потолкуем.
— Слышь, тело! Только попробуй ее тронуть — прокляну!!!
Услышав голос Крома, я мгновенно успокоилась. И высокомерно уставилась на тюремщика:
— Слышал?
— И че, мне па-ара бояца? — язвительно поинтересовался здоровяк.
— Угу! Человек, который к тебе обращается, — слуга Бога-Отступника! Он забирает жизни и лишает Посмертия…
— Жизни забираю и я, — хохотнул тюремщик. — Значит, Посмертия мне не видать, как своих ушей! Так что пусть проклинает — чай, не первый и не последний.
— Он…
— Слышь, роза, ты лучше подумай о себе. И о том, как меня порадовать, — стряхнув с себя маску благодушия, вызверился здоровяк. — А то я могу и разозлиться…
Глава 11
Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя
Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя
На лбу и крыльях носа брата Рона серебрились бисеринки пота. Точно такие же, как и на лице брата Годрима, сидящего напротив него. Только у первого они появились от жары, царящей в пыточной, а у второго — от дикого, ни с чем не сравнимого страха за свою жизнь. Неудивительно — десница брата-надзирателя была закреплена в Рукавице святого Ильма. И пусть боли он пока не испытывал — все пять зажимов, закрепляемых на ногтях пытаемого, были еще открыты, а воротки, с помощью которых иерарх мог регулировать натяжение, находились в крайнем правом положении, — он прекрасно знал, какие ощущения может доставить это приспособление.
— Спрашиваю последний раз: кто стоит во главе заговора? — голосом, лишенным каких-либо эмоций, поинтересовался Рон. И демонстративно прикоснулся пальцами к одному из воротков.
Брат Годрим сглотнул, сгорбил плечи и обреченно выдохнул:
— Я не заговорщик. Поэтому не могу рассказать ни о заговоре, ни о его главе.
— Что ж, придется проверить, насколько ты честен. — Иерарх потянулся к зажиму для большого пальца.
Брат-надзиратель поежился. Но умолять о пощаде не стал: прекрасно зная, что после знакомства с Рукавицей превратится в сломанное, лишенное воли существо, он все равно пытался сохранить достоинство.
— Не спеши… — выйдя из тени, приказал Ансельм. — Прежде, чем ты начнешь, я задам Годриму несколько вопросов.
Иерарх тут же оставил зажимы в покое, вскочил с табурета и склонил голову в знак приветствия:
— Смирения, ваше преподобие!
Тратить время на пустопорожний обмен любезностями глава Ордена Вседержителя не захотел — прошел к пыточному столу, оперся на столешницу и уставился в переносицу брата-надзирателя немигающим взглядом:
— Скажи, Годрим, кто из братьев-надзирателей, служащих в Архайльской обители, может создать «несушку», способную тебя обмануть?
Монах побледнел и с ужасом посмотрел на Ансельма:
— На вас было покушение? Неужели… кто-то из сестер, с которыми я работал?!
— Да… Одалия… Она попыталась меня отравить.
Брат-надзиратель мгновенно забыл про то, что его рука зажата Рукавицей, ушел в себя и понес какую-то ахинею:
— На четвертом листе ничего не было. Совершенно точно. Значит, меняли пятый… А может, ветви? Или… Н-нет, я бы почувствовал. Тогда…
— Годрим, тебе задали вопрос!!! — рявкнул Рон и тут же заткнулся, заметив предупреждающий жест Ансельма.
Увы, предупреждение запоздало — монах перестал сыпать понятиями, известными только надзирающим, и виновато уставился на Большое Начальство:
— Э-э-э… Простите, ваше преподобие, я просто пытался понять, как они это сделали…
