— Феоктиста Селиверстова! — уточнил Бесиков.
— Да какая разница? Никого я в глаза не видел! Никого
совершенно в доме не было, кроме меня!
— И этим вы воспользовались, не так ли? — значительно кивнул
Бесиков.
— Что же до камердинера, то его действительно не было в
момент совершения убийства, он воротился позже.
По его словам, нынче господин Талызин ждал к себе какого-то
гостя. Означенный Феоктист Селиверстов приготовил легкие закуски (он также
исполнял у генерала обязанности кухмистера) и сервировал стол, ну а потом
хозяин позволил ему навестить его, Феоктиста, извините за выражение, пассию,
которая служит в горничных у госпожи Федюниной, проживающей в собственном доме
на Литейном.
Камердинер отсутствовал около трех часов и за это время
успел лишиться своего хозяина.
Возвратись, он увидел на столе следы пиршества, поднялся во
второй этаж разузнать, нет ли у генерала каких-то пожелании, и тут, к своему
изумлению, обнаружил вас, спящего мертвым сном на диване.
Отчаявшись добудиться, прошел в спальню, где и нашел своего
хозяина, воистину спящего мертвым сном. Ну, что Феоктисту Селиверстову еще
оставалось делать, как не полицию вызывать?
Он и вызвал нас…
Алексей слушал его, нервно тиская руки, а мысли бежали в
голове одна быстрее другой. Словно уловив их, Бесиков высоко заломил бровь:
— Небось станете нам голову морочить, уверяя, что убийцей
дядюшки сделался тот человек, коего он ждал к столу, накрытому Селиверстовым?
Ну что ж, это могло быть неплохой вашей уверткою. Однако все
против вас, любезный. Этого господина мы знаем.
Они с покойным Талызиным были большими приятелями, поскольку
оба вместе так или иначе приложили руку к изменению государственного строя
Российской империи. — Бесиков криво усмехнулся, Варламов покачал головой, и
только бурая рожа Дзюганова оставалась по-прежнему спокойной, словно глиняная
крынка.
— Про светлейшего князя Платона Александровича Зубова
слыхали когда-нибудь?
— Нет?
— Ну и ладно, в самом деле, к чему вам лишнее знать? Вот его
и ждал генерал к себе в гости.
Однако некие неотложные дела помешали его сиятельству
явиться на дружескую пирушку. Он прислал слугу с запискою и извинениями.
Записку мы нашли, слугу Зубова допросили. Он еще застал
генерала в добром здравии.
Получив сие послание, господин Талызин выразил свое глубокое
сожаление, что долгожданный визит не мог состояться, просил передать его
сиятельству свое почтение, ну а потом слуга убрался восвояси, оставив генерала
одного.
— А разве дядюшка не мог покушать в одиночестве? —
запальчиво воскликнул Алексей, чувствуя, как полыхают его уши.
Черт, вот же черт, наделила же его судьба такими, дурацкими
ушами!
Стоит ему соврать, как их тотчас же начинает жечь, они
словно бы огнем полыхают, отчего тетенька, бывало, не раз и не два с издевкою
повторяла: “На воре шапка горит, а у лгуна — уши!”, в конце концов начисто
отбив у Алексея уверенность, необходимую для всякого успешного вранья.
— Мог, конечно, мог, — покладисто кивнул Бесиков, с видимым
интересом наблюдая за горящими ушами Алексея.
— Однако покойный господин Талызин страдал заболеванием
желудка, а оттого не мог употреблять грубой мясной пищи.
Феоктист Селиверстов готовил ему легкие супы и овощные блюда
по французским рецептам, даже когда в доме собирались гости. Вот и на сей раз
фактически было приготовлено два стола: один для вегетарианца — хозяина, другой
— для гостя, любителя наперченных, острых блюд.
Но вот, какая интересная история получается, дорогой
господин Уланов. Все овощные блюда остались нетронуты! Человек, который пировал
в столовой, с удовольствием отведывал котлеты, паштеты и, все такое прочее, а
также острые сыры, от которых у господина Талызина непременно сделались бы
колики.
А вот у вашего молодого желудка никаких колик от
котлет-сыров не сделалось. Ведь это вы наслаждались гастрономическими талантами
Феоктиста Селиверстова, вы — не так ли, племянничек?
В голове Алексея шумело от страха, оттого голос Бесикова
доходил как бы сквозь вату, и смысл слов был постигаем не тотчас. Но вот
Алексей все же вникнул в него — и у него даже ноги ослабели.
“Вы наслаждались, вы, племянничек!” — говорит Бесиков. “Вы”
здесь — не два человека, а только лишь местоимение множественного числа. Бесиков
имеет в виду только Алексея. Его одного. Какое счастье! .
Ну да, конечно, она ведь почти и не ела ничего. Глотнула
вина, пощипала винограду, отведала кусочек сыру. Наверное, полицейские даже не
заметили,
что вторым прибором кто-то пользовался.
А что до двух испачканных бокалов, то двух бокалов как раз и
не было. Они вдвоем пили из одного — то есть она лишь пригубливала, а уж до дна
вино допивал Алексей, находя сумасшедшее наслаждение в том, что прикасается к
краю бокала, на коем ещё оставался след напомаженного, душистого рта.
Это напоминало украдкой сорванный поцелуй, ведь он алкал
коснуться ее губ своими…
— Да вы меня не слушаете, молодой человек! — вонзился в его
затуманенное сознание голос Бесикова.
— А напрасно. Здесь решается не что-нибудь, а ваша судьба.
Обвинение в убийстве — это весьма тяжкое обвинение!
— Да прекратите ли вы, наконец? — возопил Алексей, который
от сладостного воспоминания неожиданно взбодрился.
— Ну, допустимо ли этак обращаться с дворянином?! Все-таки
наше сословие до сих пор находится под покровительством высочайшей власти, и
ежели я обращусь с жалобою на вас к императору Павлу Петровичу…
* * *
Ведь и до нашей провинции слухи дошли о некоем окне для
прошений, куда всякий-каждый может обратиться со своею докукою!
[3]
