Собственно, вся мадам Шевалье была этакая гремучая смесь,
точнее, некий осуществленный взрыв чувств, и Алексей с некоторой долей испуга
вдруг сообразил, что волна от этого взрыва как подхватила его в той карете,
стремительно удалявшейся от Петербурга, так и несла, несла на своем гребне
несколько минувших дней, пока не вовлекла в свое движение и этого неведомого
громилу.
Кто выберется невредимым из этого смерча? Кого изломает,
изувечит, а то и прикончит взрывом? Это должна была рассудить судьба.
Утешало одно: ждать ее решения Алексею придется недолго, ибо
внезапная дуэль должна была состояться не завтра поутру (как принято меж
заправскими бретёрами, которые отчего-то предпочитают протыкать друг друга
шпагами либо дырявить пулями непременно на ранней зорьке), не сегодняшним вечером,
а сейчас же. Сию минуту!
Рига нашему герою, который и Петербурга-то разглядеть не
успел, а потом был неприятно поражен путешествием по скучнейшей лифляндской
местности (лесочки, болотца, песочек, нет ни больших гор, ни пространных долин,
глазу отдохнуть не на чем, не то что в России!), показалась какой-то очень
большой и очень суровой, хоть и некрасивой.
Совершенно чужой, не русский город!
И сразу видно, что город сей —торговый: множество лавок,
множество озабоченного народу снует по узким улицам. И много каменных зданий,
среди которых есть удивительные, особенно соборы.
Еще по пути Алексей приметил, что лютеранские церкви весьма
похожи на наши, только наверху стоит не крест, а петух, который должен
напоминать о падении апостола Петра [14].
На задах одного из таких старинных соборов с петушком на
шпиле и предстояло скрестить шпаги двум непримиримым врагам, еще полчаса назад
и не подозревавшим о существовании друг друга и которым отныне будет тесно на
земле!
Секундантом у Алексея должен был выступать Огюст.
Поскольку противник нашего героя путешествовал в одиночку и
еще не успел обзавестись в Риге не то что друзьями, но и самыми простыми
знакомыми, роль его секунданта предстояло исполнить верному Жан-Полю.
Он был представлен как еще один родственник госпожи Шевалье
— вернее, ее супруга. К слову сказать, неведомый супруг сей был, видимо,
совершеннейшим Амфитрионом
[15], снисходительно, а то и одобрительно взиравшим
на приносившую немалые доходы связь жены с графом Кутайсовым и намечающийся
роман с его венценосным господином.
Таковой же снисходительной “дуэньей” оказался и Жан-Поль.
Забавы мадам Шевалье его ничуточки не волновали. Он был
всецело поглощен своими непростыми, очень нервными отношениями с Огюстом, и как
ни оставался в некоторых вещах наивен и неискушен Алексей (все еще оставался,
несмотря на то, что его амурное образование шло вперед семимильными шагами),
иногда он все же задумывался: отчего это Огюст и Жан-Поль более напоминают не
друзей или родственников, а amis de coeur
[16] или вовсе ревнивых любовников?
Да господь с ними со всеми!
Сейчас Алексея гораздо больше заботила собственная судьба.
Он снова и снова возвращался мыслями к ссоре — вернее сказать, к причине ее.
А причина состояла в том, что на площади возле какого-то
неприветливого рижского собора (разумеется, увенчанного петушком) к мадам
Шевалье приблизился рослый малый и, щуря желтые глаза и скалясь, осведомился,
не натирает ли ей шейку жемчуг генеральши Кутузовой.
Мадам Шевалье бросила на него исполненный великолепного
безразличия взор. Огюст задрал носик. Совершенно такой же неприступный вид
принял и Жан-Поль, а поскольку все трое французов были по типу весьма схожи,
сейчас они напомнили Алексею стайку нарядных птичек, которые вдруг одинаково
вздернули головки и распушили перышки, силясь напугать стервятника, который, уже
приближался к ним, описывая в небе медлительные, широкие, угрожающие круги.
“Стервятник” нимало не испугался проявления сей галльской
заносчивости и, заступив путь надменному трио, снова уставил свои распутные
желтые глаза на шейку мадам Шевалье, отягощенную розоватыми жемчугами, которые
даже на взгляд ничего в таких вещах не смыслящего Алексея представляли собой
немалое состояние.
Вообще следует сказать, что нынче на этот жемчуг не обратил
внимания только слепой.
Иногда Алексею казалось, что пешая прогулка по Риге,
предпринятая в тот час, когда прилежные лютеране возвращаются от обедни, была
устроена нарочно для того, чтобы потешить тщеславие мадам Шевалье, которую наш
герой, хоть убей, до сих пор не мог приучиться называть просто Луизой, несмотря
на то, что отношения меж ними уже сделались короткие. Весьма.
Повторимся: вся Рига имела нынче возможность лицезреть
четыре нити крупного, словно горошины, розовато — матового жемчуга, которые
покоились на довольно-таки худощавой шее, ежели не сказать — костлявых ключицах
мадам Шевалье.
Она гордо шествовала под ливнем пристальных взглядов; ничуть
не смутилась и теперь, когда этот верзила в белом, небрежно повязанном шарфе
задал ей невежливый и странный вопрос.
— Вы мне не ответили, сударыня! — продолжал задираться
незнакомец.
— Вдобавок мне странно, что всем тем драгоценностям, которые
были заработаны вами вполне честно, своим пением и прочими усилиями, — тут он
довольно-таки гнусно хихикнул, — ну, так или иначе получены за труды, вы
предпочли жемчуга, фактически вами украденные у госпожи Кутузовой, коей они
были присланы из Стамбула, где ее супруг был некоторое время нашим посланником.
Алексей просто-таки похолодел, услышав такое.
Растерянно оглянулся на мадам Шевалье, уверенный, что сия
капризная и гонористая особа незамедлительно хлопнется в обморок или отвесит
оскорбителю пощечину, однако личико прелестной Луизы по-прежнему выражало одну
только чистую и невинную гордость.
— Совершенно не понимаю, что вы имеете в виду! — высокомерно
пропела она.
— Извольте объясниться, сударь!
Алексей удивился. По его мнению, дама, тем более настолько
светская и утонченная, как мадам Шевалье, должна была всячески избегать даже
намека на скандал.
