— Вы негодяй и мерзавец, сударь! Я вас вызываю! Вместе нам
будет тесно на этой земле, а коли вы откажете мне в сатисфакции, так вы, ко
всему прочему, станете зваться еще и трусом!
Желтые глаза обратились на него, и по лицу незнакомца — расплылась
улыбка нескрываемого удовольствия.
— Savez-vous que се petit drоle a fait ma conquete, — с
усмешкою проговорил незнакомец, вприщур глядя на Алексея, и тот ощутил, как
оскомина брезгливости и отвращения сводит ему челюсти.
Июль 1798 года.
— Этого не может быть! Мальта в руках французов! Мальтийский
крест поруган Бонапартом! Не может быть!
Канцлер князь Александр Безбородко бросил из-под тяжелых,
нависших век насмешливый взгляд на государя, который метался по кабинету,
потрясая бессильно сжатыми кулаками, но тотчас же лицо умного, старого,
прожженного царедворца приняло обычное бесстрастное выражение.
— Отчего же не может ваше величество?
Французы перебросили на Мальту из Тулона пятнадцать линейных
кораблей и десять фрегатов, на борту которых было тридцать тысяч человек
десанта.
Конечно, англичане послали своего знаменитого Горацио
Нельсона на перехват флоту Первого консула, однако на сей раз прославленный
адмирал сплоховал, даром что у него было четырнадцать линейных кораблей, восемь
фрегатов, четыре тендера и две бригантины.
Павел замедлил свои пробежки по кабинету и с невольным
почтением оглянулся на Безбородко. Эта способность канцлера всегда приводить
самые точные цифры восхищала императора, который во всяком деле пуще всего
ценил именно точность, пунктуальность, скрупулезность.
Однако после следующих слов Безбородко лицо Павла снова
сделалось унылым.
— Нельсону не удалось ни блокировать французов в Тулоне, ни
перехватить их в Средиземном море. Пока он там чикался на подходе к тулонскому
рейду, французская эскадра уже взяла Мальту!
Великий магистр ордена Гомпеш сдал ее почти без боя. Потери
осажденных были смехотворны: трое убитых и шесть раненых. Осаждающие не понесли
никаких потерь вовсе.
— Будь они прокляты! — буркнул император.
— И что же Гомпеш? Где он теперь?
— Добрался на австрийском судне до Триеста, откуда и
рассылает депеши, оповещая великих приоров о несчастье, постигшем
госпитальеров.
На сей раз Безбородко не смог скрыть насмешки — она
отчетливо прозвенела в его голосе.
Император, по счастью, либо ничего не заметил, либо счел,
что голос канцлера звенит от волнения. Однако представитель Мальтийского ордена
в России, граф Юлий Помпеи Литта (русские обычно называли его Юлием
Помпеевичем, что немало бесило великого приора, однако он хорошо умел скрывать свои
истинные чувства), находившийся тут же, в кабинете государя, исподлобья быстро,
остро взглянул на Безбородко своими черными, миндалевидными глазами.
Великий приор был не только удивительно красив: он обладал и
недюжинным умом, а пуще — хитростью и наблюдательностью, так что от его слуха и
взора мало что ускользало.
Вот и сейчас: штатгальтер подмечал и крайнее расстройство
Павла, и скучающую насмешливость канцлера Безбородко, который, судя по всему,
считал разговор о захвате Мальты французами пустым и незначащим, внимал
напряженному молчанию графа Федора Ростопчина, кабинет-министра по иностранным
делам (а молчание это, знал по опыту Литта, таило в себе крайнюю степень
неодобрения поведением государя).
Взор великого приора отдыхал в эти мгновения только на
чутком, тонком лице командора ордена Петра Талызина, который хоть и держался
вполне спокойно, не выражая внешне никаких чувств, однако, похоже, страдал от
предательств Гомпеша не менее, чем сам император Павел.
“Только эти двое преданы ордену всецело, — в который уже раз
подумал Литта. — Остальные всего лишь исполняют державную волю, следуя нашим
обрядам и исполняя наши нормы. Ну что ж, пусть хотя бы так.
Пока — хотя бы так, но уж потом, после… Россия, дикая, дикая
страна! Не странно ли, что именно здесь возможно возрождение нашего попранного
величия?..”
— Да, бегство Гомпеша — позорное пятно на всех братьях, ваше
величество, — своим низким, красивым голосом проговорил Литта, чуть выступая
вперед и оттесняя насмешника Безбородко.
— Бывшего магистра в малой степени извиняет лишь то, что он
попытался спасти главные святыни ордена.
Из собора Ла Валетты
[17] он прихватил с собою обломок
креста, на котором был распят Иисус Христос, мощи правой руки Иоанна Крестителя
и чудотворный образ Богоматери Палермо.
Хотя бы эти драгоценности не достанутся французским
вандалам-республиканцам, на чьих руках — кровь христианнейшего государя.
Павел бросил на Литту прочувствованный взор. Ничем нельзя
было сильнее растрогать его сердце, как упоминанием о пролитой государевой
крови.
Смерть на эшафоте Людовика XVI и королевы Марии — Антуанетты
произвела на него огромное и удручающее впечатление. Честно говоря, граф Литта,
бывший в душе немалым циником, готов был порою благословлять санкюлотов
[18],
отрубивших головы своим монархам.
Именно это событие пробудило самые рыцарские чувства в душе
простоватого российского императора и заставило его со всею пылкостью ринуться
в ряды Мальтийского ордена, в коем он видел последний оплот сил монархии против
революционной тьмы, надвинувшейся на Европу.
— Минутку, граф, — вдруг спохватился император.
— Вы сказали — “бывшего магистра”? Как, разве Гомпеш больше
не…
— Изменник лишен сана по единогласному постановлению шефов
всех “языков” [19], — пояснил Литта.
— Более того! Шеф немецкого “языка” князь Хайтерсхайм
потребовал подвергнуть бывшего великого магистра публичному суду рыцарской и
христианской чести.
Бавария, впрочем, сохранила ему верность, но лишь потому,
что родственники Гомпеша занимают высокие должности при дворе, курфюрста. А
вообще-то обстоятельства наши сейчас плохи, совсем плохи…
