Алексей тупо смотрел ему вслед, слишком усталый и
ошеломленный, чтобы даже браниться. Подобной наглости он и вообразить себе не
мог. Люди Улановых держались тетушкой Марьей Пантелеевной в большой строгости,
и даже такое разболтанное существо, как этот кучер Савелька, ходило бы у нее по
струночке.
Ну, а коли, не ходило у Алексея, значит, он сам виноват.
Значит, тётушка оказалась права, когда с горячностью уверяла, что к
самостоятельной жизни он еще совершенно не способен, поскольку повадками — сущее
дитя малое. Что же она все, права да права, ну прямо как нанятая, эта тетушка!…
Радуясь, что пешеходов поблизости нету и никто не сделался
свидетелем его унижения, Алексей дотащил свои пожитки до малого палисадничка,
окружающего двухэтажный дом, и снова помянул Марью Пантелеевну недобрым словом:
она ведь настаивала, чтобы Алексей взял с собой хоть одного человека из дворни!
Но перегруженная повозка не осилила бы дополнительного
седока, поэтому пришлось смириться с самостоятельностью. Впрочем, Алексею к
тому не привыкать стать было. Собственного камердинера у него отродясь не
водилось, как, впрочем, и у покойного отца, да и тетушка обходилась без
горничной.
“Дурень я, дурень, — мысленно стукнул себя по лбу Алексей. —
Ну, чего надрываюсь, спрашивается? Пускай полежат вещички вон под теми
кустиками, а я тем временем живой ногой сбегаю в дом к дядюшке и спрошу у него
какого — то человека”.
И, сложив узлы да корзины поаккуратнее, Алексей зарысил к
высокому крылечку с темными от недавно сошедшего снега ступеньками.
Он сперва подергал шнурок звонка, но отклика никакого не
услыхал. Возможно, шнурок был где-то оборван? Пришлось стучать, и все время,
пока Алексей бил в косяк сперва осторожненько, согнутым пальчиком, потом
постукивал кулаком, потом громыхал что было мочи, он краешком мыслей удивлялся,
почему дядюшка выбрал для себя столь невзрачное жилище.
Уж казалось бы… с его званием, с его положением при дворе…
Впрочем, тетушка не раз упоминала о скромности кузена, о его неприхотливости,
доходящей до аскетизма. Он же в ордене каком-то состоит, не то монашеском, не
то еще каком-то там, принадлежа при этом как бы к двум церквам: православной,
отеческой, и еще каким-то, боком — к католической.
Диковинно и странно, ну да что ж: куда поп, туда и приход. И
до нижегородской сельской провинции доходили слухи о страстной приверженности
императора Павла Петровича какому-то неведомому Мальтийскому ордену, коего он
был не просто членом, но и гроссмейстером.
При этом, сказывали, император был столь глубоко религиозен,
что в спальне его, там, где клал он пред образом Спасителя земные поклоны,
паркет был потерт от частых прикосновений лба! Как можно молиться враз двум
богам, Алексей не постигал, но хорошо понимал: ежели при дворе такая повелась
мода, дядюшке просто деваться некуда, приходится не отставать от других.
Между тем он все еще топтался на крылечке, ибо никто не
спешил отпереть и спросить, чего изволит гость.
Дома никого нету, что ли? Ну ладно, дядюшка может быть в
службе, а челядь? Поразбежалась, пользуясь отсутствием барина? Или оглохли все
враз?
Алексей в досаде стукнул кулаком по самой двери — и, к его
изумлению, она отворилась.
— Есть кто-нибудь? — крикнул он, входя в полутемные сени, а
потом и в просторную прихожую, откуда вела лесенка во второй этаж. По стенам
прихожая была вся заставлена большими ларями для шуб и шинелей и увешана
оленьими рогами, на которых, очевидно, в случае сборища гостей, во множестве
красовались бы треугольные военные шляпы.
Сейчас красиво отполированные рога были пусты, а в доме
по-прежнему царила тишина.
Алексей пожал плечами, не ведая, что теперь делать. Потом
решился, сделал еще шажок по направлению к высокой двери и приотворил ее.
Он увидел перед собою большую проходную залу, где люстры
были затянуты тканью от пыли, а окна завешаны, так что здесь — царил полумрак.
В конце зала была еще одна дверь — приоткрытая, и Алексей,
поми— нутно во весь голос оповещая о своем прибытии (менее всего он желал бы,
чтобы откуда-то выскочил какой-нибудь заспанный слуга и вцепился бы в него,
словно в татя-грабителя), быстренько перебежал через залу и вошел в следующее
помещение.
Вошел-и замер на пороге.
Это была столовая комната, причем обставленная с такой
утонченной роскошью, какой Алексей даже не ожидал увидать в этом наружно
неуютном доме.
Комната была небольшая, отделанная дубом, увешанная
натюрмортами, призванными возбудить как чревоугодие, так и взор гостей.
Алексей не больно-то понимал в изящном искусстве. Правда,
тетушка всячески привечала крепостного малевальщика Спирю, украсив его
картинами барский дом, однако сии художества отличались от картин, увиденных
Алексеем сейчас, как.., как одежонка кухонной стряпухи отличается от бального
туалета.
Даже на его невежественный взгляд, пред ним были картины
выдающихся художников. Как матово лоснились на них бока спелых персиков, как
золотился лимон, истекал соком ломоть окорока, чудилось дышал жаром
свежеиспеченный хлеб, играло искрами вино в бокалах, поражали взор пышные
невиданные цветы!
Впрочем, не живописный, а натуральный стол был тоже весьма
хорош. За ним могло уместиться персон двадцать, однако он был накрыт на две
персоны. Сверкало серебро, безмятежно трепетали, оплывая, свечки.
Несколько больших серебряных блюд были накрыты крышками,
которые, однако, не в силах оказались преградить дорогу манящим ароматам, и
усталый, проголодавшийся Алексей невольно сглотнул слюну. А вид десятка винных,
бутылей возбудил в нем немалую жажду. Наверняка в этих пыльных сосудах таились
вина, которых в жизни не пробовал он, знавший доселе только лишь домашнюю
наливку!
Алексей подошел ближе к столу и принялся с вожделением
разглядывать крахмальные белоснежные салфетки с вензелем “ПАТ”, лежащие на
тарелках.
Чистый снег, а не белье столовое. А каковы бокалы! Не
серебряные стаканчики со стершимся от времени узором, как у них дома, а сверкающий
хрусталь. Вот роскошь! Вот красота!
Вдруг Алексей заметил, что на дне одного из бокалов остался
темно-бордовый осадок. Выходило, кто-то совсем недавно пил из него.
Возможно, дядюшка ждал-ждал своего приятеля, званного к
застолью, почувствовал жажду, выпил немного. А потом его отвлекли какие-то
неотложные дела? Стол, ведь сервирован не менее часа назад, свечи уже не—
сколько оплыли.
Приятель, значит, так и не пришел…
