— Да потому, — ляпнул мальчик, — что Кант никогда не выезжал
из Кенигсберга, а мысль его обнимала весь мир.
Лицо Павла так помрачнело, что Евгений даже струхнул.
— А что такое, маленький человечек, знаете вы о Канте? —
сурово спросил он.
Молнией промелькнуло в голове юного принца запоздалое
воспоминание о решительном отвращении, которое испытывал русский император
вообще ко всем философам (в противоположность, между прочим, своей матушке!).
— Я ничего не знаю о его творениях, — быстро нашелся Евгений,
— они для меня— иероглифы. Но сам он сделался историческим лицом, и его не
обходят молчанием на уроках истории.
Отчего-то слова эти привели императора в исступленный
восторг. Он пожал Евгению руки, несколько раз потряс за плечи, послал воздушный
поцелуй и удалился, напевая.
Едва принц вернулся в покои, отведенные ему для жилья, как
от имени императора ему передали мальтийский орден (высшее отличие, какое
только мог даровать Павел понравившемуся ему человеку!) А потрясенный генерал
Дибич передал своему подопечному слова, сказанные ему императором: “Благодарю
вас, генерал, за сопровождение принца; он теперь мой навсегда. Он превосходит
мои ожидания, и будет, я уверен, вполне соответствовать моим намерениям”.
После этого в госте вполне официально признали нового
царского любимца, и всяк норовил заискивать пред ним. От визитеров и просителей
ему некуда было деться — даже и великие князья смотрели на него особенно
ласково, Евгения поразило, что при дворе все, за исключением графа Палена,
носившего белый мундир, были одеты в мундиры мальтийских рыцарей.
Граф Кутайсов, со своим белым, высоко взбитым коком и
привычкой высоко вскидывать голову, казался ему похожим не смешного
красно-белого попугая. И принц втихомолку хихикал над ним. А вообще веселого в
Михайловском дворце он находил мало. Даже застолье здесь было унылым,
поспешным, так как у императора все было расписано по часам.
Как только он вставал, все тоже вскакивали на ноги. Ужин
начинался в половине девятого и заканчивался ровно в девять. Разговаривали за
ужином мало: блюда следовали одно за другим так быстро, что не то что болтать —
поесть толком было невозможно! Во время одного из таких ужинов и произошел
случай, имевший большое значение не только для маленького принца, но также и
для всей страны, потому что именно это происшествие, возможно, ускорило течение
последующих событий.
Евгений только что приступил к мороженому, как прислуга
подала ему знак, что император готовится вставать из-за стола. К несчастью,
шпоры принца запутались в скатерти, и высвободить их он никак не мог. И когда
стоявший позади паж выхватил из-под него стул, чтобы помочь встать, принц
вместо этого шлепнулся на пол!
Все захохотали, потому что засмеялся император. Но вдруг
лицо его стало серьезным, даже суровым. Спросив Евгения с участием, не ушибся
ли он, государь торопливо вышел, приказав Дибичу следовать за ним.
Когда генерал воротился, он был на себя не похож. Едва
дождавшись, когда принц воротится в свои покои, он рухнул перед ним на колени и
начал целовать ему руки.
Евгений даже счел, что воспитатель его выпил лишнего. Право
же, он шатался, как пьяный, и слова его были невнятны. Наконец принцу удалось
разобрать:
— Возлюбленный, добрейший господин! Что я слышал? Возможно
ли это? Вас ожидает великокняжеский титул, штатгальтерство, вице — королевство!
Евгений уставился на генерала непонимающе, и тот наконец-то
открыл ему замысел Павла:
— Он хочет вас усыновить!
Вскоре по дворцу поползли слухи, что Дибич не ошибался.
Павел решил женить юного принца на одной из своих дочерей, Екатерине, усыновить
и назначить своим наследником. Государыню и остальных детей он намеревался
заточить в монастырь. Более того! Княгиня Гагарина и Кутайсов сами слышали, как
Павел ворчал: “Еще немного, и я принужден буду отрубить некогда дорогие мне
головы!”
Слухи об этом мгновенно выметнулись из дворца и стали
известны в городе. Что характерно, они были всеми встречены с полным доверием.
В глазах света Павел был способен на все, на все абсолютно для удовлетворения
своих страстей и причуд. Заточить в крепость сыновей и назначить наследником
престола толстенького немчика? Нет ничего невероятного. Сослать в монастырь или
вовсе убить жену, чтобы жениться даже не на фаворитке своей, княгине Гагариной,
а на французской шлюхе? Более чем возможно! Павла откровенно считали
сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие
пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: “Это не может дольше
продолжаться!” Сам Константин Павлович как-то сказал горько: “Мой отец объявил
воину здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!”
А что же великий князь Александр? Ведь решение Павла
назначить наследником Евгения Вюртембергского касалось, прежде всего, старшего
сына императора, которого еще Екатерина мечтала посадить на трон в обход Павла?
Настроение Александра понять было трудно.
Он был назначен шефом Семеновского полка; Константин —
Измайловского. Александр, кроме того, был назначен военным губернатором
Петербурга. Ему были подчинены военный комендант сего города, комендант крепости
и петербургский обер-полицмейстер. Каждое утро в семь часов и каждый вечер в
восемь великий князь подавал императору рапорт. При этом необходимо было давать
отчет о мельчайших подробностях, относящихся до гарнизона, до всех караулов
города, до конных патрулей, разъезжавших в нем и его окрестностях, и за
малейшую ошибку давался строгий выговор.
Великий князь был еще молод, характер его был робок, кроме
того, он был близорук и немного глуховат (между прочим, последствия бабушкиного
воспитания: желая воспитать во внуке особенную храбрость, Екатерина старалась
приучить его с младенчества к звукам пушечной пальбы). При таких чертах
должность шефа полка отнюдь не была для него синекурой и стоила многих
бессонных ночей. Оба великих князя смертельно боялись своего непредсказуемого
отца, и, когда он смотрел сколько ни будь сердито, они бледнели и дрожали, как
два осиновых листка.
При этом они всегда искали покровительства у других — вместо
того чтобы иметь возможность самим его оказывать, как это можно было ожидать от
людей с таким высоким положением. Вот почему они сначала внушали мало уважения
и были не очень-то популярны в придворной среде и в гвардии.
