— А я видел тебя другим: раненым героем, который жизнь,
честь и кошелек моей дочери спас, себя не пощадив. Алчность грабителя и убийцы
— и безрассудная храбрость защитника угнетенных в одном человеке никак ужиться
не могут, это уж ты мне поверь, моему опыту поверь. В то же время ты отнюдь не
простодыра какой-нибудь, у тебя ум изощренный, ему бы только дать возможность
расправиться — ты, небось еще и меня, старого интригана, за пояс заткнешь. Это
ж надо было только додуматься: в привидение предка моего вырядиться!
— Князь в комическом ужасе покачал головой.
— То есть соображения, до поры до времени скрыть завещание,
у тебя хватило бы, даже если бы ты и напился так, как живописует молва…
— Я не сам напился, — угрюмо буркнул Алексей. — Меня
напоили!
— Напоили? — вскинул брови князь. — Чем, хотелось бы узнать?
— Как это — Чем? — изумился наш герой. — Вином, известное
дело. Там, на дядюшкином столе, столько бутылок стояло… Некоторые с длинными
горлышками, некоторые с короткими, зато пробки у них были длинные. Были бутылки
прозрачные, были темного стекла. Спервоначалу я налил из одной, початой
(должно, дядюшка пил, гостя своего ожидаючи), уж очень жажда меня томила, но
выпить так и не успел, ну а потом начались все эти шумы да стуки, я и забыл
думать, а что пили мы потом, и не упомню.
— Как это не упомнишь? — рассердился князь, и Алексей понял,
что в хозяине заговорил самозабвенный собиратель редкостных напитков, о чем и
упоминала княгиня.
— Уж небось не вчера родился, не мальчишка, отличаешь
портвейн от малаги, лафит от люнеля, херес от бургундского, мальвазию от
мартеля, пунш от портера, а бордоское от кваска таможенного!
— Бордоское? — задумчиво повторил Алексей, вспоминая
дядюшкин стол. Странно, только теперь почему-то всплыло в голове: когда они с
ней садились за стол, той откупоренной бутылки на месте не было. Алексею
пришлось открыть новую, благо рядом лежал пробочник, совершенно такой, какой он
видел на обеде в каком-то богатом доме и успел заметить, как с ним управлялся
опытный лакей. Приметливость его очень пригодилась… Нет, а вот загадка, да куда
делась та бутылка? А наполненный бокал? Или он вино все-таки выпил, да забыл? А
бутылку сунул, к примеру, под стол, совершенно безотчетно, ведь мысли были
заняты совершенно другим, вернее, другой.
“Они и сейчас бог весть чем заняты”, — сердито подумал о
себе Алексей, с усилием возвращаясь к беседе с князем:
— Да, вино в той бутылке и впрямь было такое… этакого цвета,
бордового. Наверное, бордоское! Бордо! А что это вы еще сказать изволили, какое
вино бывает? Квасок таможенный, я не ослышался?
— Ну, я погляжу, ты и впрямь дитя малое, — необидно покачал
головой князь. — Квасок таможенный — это шампанское так зовется из-за тех
поборов, каким его ввоз облагается на таможне. У нас в России отчего-то одну
марку предпочитают — “Вдова Клико”, однако на деле французское шампанское
добрым десятком названий пощеголять может: “Помери”, “Мум”, “Моэт“ и „Шандон”,
“Перрье Жуэ”, “Лансон”, “Хайдсик”, “Боллингер” и прочая, и прочая, и прочая.
Англичане отчего-то все больше “Мум” пьют, а сами французы, истинные ценители,
предпочитают “Перрье Жуэ”.
— Матушка Пресвятая Богородица! — с уважением пробормотал
Алексей. — Как вы только в голове все это держите, сударь? Я одну только
наливочку вишневую пробовал, небось и слов-то таких, какие вы сказать изволили,
отроду не слыхал!
— Если честно, я тоже предпочитаю вишневочку — подтвердил
князь уничижительный отзыв своей супруги. — Однако собиранием различных
напитков увлекаюсь всерьез и запросто могу сказать, что в бутылках длинных
обыкновенно налиты вина рейнские, с длинными же пробками — это бордоские.
Шампанское очень просто отличить от прочих даже на вид: оно
всегда в больших, широкобедрых этаких бутылях, головка в серебряной либо
золотой фольге. Само собой, вина можно в графинчики перелить, но я даже с
завязанными глазами с одного глотка отличу “Шато д`Икем” от “Шато Лафит”,
“Барсак” от “Грюо-ла-розе”, “Редерер” от “Моэта”, а “Штернберг-кабинет” от них
от всех, вместе взятых. Однако что это я? — с усмешкой прервал сам себя Василий
Львович. — Уселся на любимого конька и погоняю, и погоняю, а ты меня не остановишь.
А между тем речь не о моих винных погребах, а о твоей судьбе идет. Вот ты
дважды обмолвился: напоили-де меня, мы-де потом что-то пили, не упомню… Стало
быть, ты не один в доме Талызина был?
— Не один, — чуть слышно, с превеликим трудом и не сразу
выдавил из себя Алексей.
— А с кем? Воспоследовало молчание.
— Ты, брат, не дури, понял? — Голос князя построжал.
— Я ж не из пустого любопытства выспрашиваю, мне, чтоб
помочь тебе, все досконально знать надобно. Был кто-то с тобой? Был. И кто же
это?
Вот тут наш герой лег таки ничком. И потому, что колени
заныли от долгого на них стояния, да и душа заныла. Стоило только представить,
что надобно наконец кому-то поведать о ней, как тошно было на свет божий
глядеть, хотя вроде бы куда уж тошнее-то? Пустить на распыл драгоценные и
мучительные воспоминания казалось совершенно невозможно, однако обойтись без
этого было нельзя. Иначе не заслужить полного доверия князя. А это означает —
не смочь перейти дорожку отцам иезуитам, не заградить путь черной туче с
длинными щупальцами, которая шепчет, шелестит, бормочет про ад, в который она
норовит утянуть Отечество. Значит, надо пожертвовать и воспоминаниями о ней…
Тут пришла на ум Алексею одна страшная семейная история — не
столь давняя, между прочим, пугачевских времен. Вслух, открыто об сем никогда
не говорили, отголоски события вспоминались в людской да в буфетной, где-то там
Алешка все это подслушал. Речь шла о первой жене отца его, и сначала Алеша
никак не мог поверить, что у батюшки была еще жена, кроме покойной матушки, и
даже сын был… Он потребовал к ответу тетеньку Марью Пантелеевну, и та после
долгих огрызаний и умолчаний наконец нехотя рассказала племяннику, как отец его
в молодых годах со всей семьей отправился в Арзамас, чтобы навестить женину родню,
и был там захвачен передовыми отрядами пугачевскими, которыми командовал Илья
Аристов.
