— Ты можешь принимать предложения этих проклятых европейцев, но хотя бы убедись, что это выгодно не только им, — раздраженно поучал вчера отца Муханнад. — Только не проси меня делать то же самое. Я не позволю полиции допрашивать никого из наших людей без присутствия представителя нашей общины, и если это затруднит твою работу в городском совете, придется с этим смириться. Не можешь же ты на самом деле принимать за чистую монету всю эту показуху и верить в благородные намерения этого поганого муниципального совета! Но вольному воля, а дураков на свете, как мы знаем, великое множество.
Салах испугалась, что отец ударит его. Однако Акрам ответил спокойно, хотя было заметно, что он еле сдерживается.
— На глазах твоей жены, Муни, обязанность которой — повиноваться и уважать тебя, я не сделаю того, что должен сейчас сделать. Но настанет день, когда ты будешь вынужден признать, что нагнетание вражды не приведет ни к чему хорошему.
— Хайтам мертв! — закричал Муханнад и со всего размаху ударил кулаком по ладони. — Это что, по-твоему, не первый удар, вызванный враждой? А кто нанес этот удар?
Салах вышла, не дождавшись ответа отца. Последнее, что она видела, — руки матери, нервно теребящие лежавшую перед ней вышивку, и лицо Юмн, с таким вниманием следящей за мужчинами, словно перебранка отца и сына подпитывала ее энергией и будоражила кровь. И Салах знала почему. Любые противоречия между Акрамом и Муханнадом отталкивали сына от отца и одновременно сближали с женой. А именно этого и ждала Юмн: Муханнад должен полностью принадлежать ей. Согласно традиции, этого не могло быть, она вынуждена делить влияние на мужа с его родителями, которых обязана почитать и слушаться. Но все изменилось со смертью Хайтама.
И вот теперь на внутреннем дворе фабрики Салах увидела брата, стоявшего в тени позади трех работниц-мусульманок. Рабочие-мужчины молились, повернувшись в сторону Мекки. Но Муханнад не собирался ни бить поклоны, ни падать ниц, а когда читалась шахада
[37]
и молящиеся произносили извечную фразу своего вероучения: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его», — его губы даже не дрогнули.
— Аллах акбар! — Салах слышала, как ее отец произнес нараспев эту фразу. А в ее сердце были боль и тревога: если Аллах всеблаг и всемогущ, почему Он позволил, что в их семье сын идет против отца и они стараются доказать друг другу, на чьей стороне сила?
Молитва продолжалась. У нескольких европейцев, нанятых Акрамом на работу и находившихся в здании фабрики, был перерыв. Акрам предложил им использовать это время для своих молитв, но Салах видела, что они предпочитали покурить на свежем воздухе. Они были довольны великодушием ее отца, но не разделяли его религиозного рвения.
Акрам Малик этого не замечал. Не замечал он и того, как они кривили губы за его спиной и с постными лицами воздевали глаза к небу, пожимая плечами всякий раз, когда он во главе своих работников-мусульман шел во внутренний двор на молитву.
Вот и теперь отец с работниками молились так истово и с такой верой, которой Салах, как ни старалась, никогда не чувствовала. Она стояла рядом с ними, кланялась, когда кланялись они, губы ее шептали слова молитвы, но для нее это было чем-то вроде спектакля.
Вдруг какое-то непредусмотренное ритуалом движение привлекло ее внимание. Она повернула голову. Таймулла Ажар, ее двоюродный брат, изгнанный из семьи, вошел во внутренний двор и теперь что-то шептал Муханнаду на ухо. Она не слышала, что говорил Ажар брату, но видела, как у того сжались челюсти и лицо помрачнело. Через мгновение он кивнул, видимо соглашаясь с тем, что сказал Ажар, а затем они вышли.
Акрам поднялся с земли и встал перед своим немногочисленным религиозным братством. Он завершил молитву словами таслима,
[38]
прося Аллаха ниспослать мир, милосердие и благоденствие. Вслушиваясь в его речь, Салах напряженно думала, когда же хоть что-то из этой просьбы будет ниспослано ей и ее семье.
Рабочие стали молча расходиться. Салах, стоя в дверях, дожидалась отца.
Он ее не видел, а она пристально смотрела на него. Он очень постарел, заметила Салах. Его аккуратно подстриженные волосы были зачесаны назад, но сейчас она разглядела, как они поредели. Под глазами были темные круги. Его тело, которое всегда казалось ей словно выкованным из железа, выглядело мягким и податливым, будто из него удалили стержень, придававший ему устойчивость и твердость, а походка, прежде упругая и легкая, была сейчас вялой и неуверенной.
Ей так хотелось сказать, что она благодарна ему за то будущее, ради которого он обосновался в этом маленьком городке и работал, чтобы сделать его счастливым для своих детей и внуков и для многих соотечественников, которые покинули свою страну в погоне за мечтой. Но заговори она об этом, надо будет притворяться, а душевных сил у нее сейчас не было — она сама разрушила это будущее.
Акрам остановился, чтобы притворить за собой дверь и закрыть ее на замок. Он увидел Салах, стоявшую возле холодильника, и подошел к ней, чтобы взять из ее рук бумажный стаканчик с холодной водой.
— Абби, ты выглядишь усталым, — сказала она. — Тебе незачем оставаться на фабрике. Мистер Армстронг сможет до конца рабочего дня проследить за всеми делами. Почему бы тебе не пойти домой?
Но не только забота о его здоровье заставила обратиться к отцу с подобным предложением. Уйди она с работы, пока когда отец находится на фабрике, это сразу стало бы ему известно, и он наверняка спросил бы ее, где она была. «Рейчел позвонила и попросила меня приехать как можно скорее», — так объяснила она накануне свое отсутствие, когда уехала в «Приют на утесе», чтобы поговорить с подругой. Еще раз воспользоваться этим предлогом она не могла.
Отец тронул ее за плечо:
— Салах, ты переносишь несчастья, обрушившиеся на нашу семью, с неожиданными для меня достоинством и терпением.
Она не почувствовала удовольствия от похвалы, которая лишь мучительной болью отозвалась в ее сердце. Салах задумалась, что сказать в ответ, а сказать надо было что-то похожее на правду. Но она так устала изворачиваться и лгать, создавая видимость чистоты помыслов, спокойствия и беспрекословного подчинения воле родителей.
— Абби, я ведь не любила его. Только надеялась, что когда-нибудь смогу полюбить, как вы с амми любите друг друга. Наверное, поэтому я не чувствую особенного горя и печали.
Он нежно погладил ее по плечу:
— Я бы хотел, чтобы к тебе относились с такой же преданностью, с какой я отношусь к твоей матери. Я надеялся, что именно так и будет у вас с Хайтамом.
— Он был хорошим человеком, — сказала она не покривив душой. — Ты выбрал для меня хорошего мужа.
— Только вот для тебя или для себя? — задумчиво спросил он.
