Барбара видела, как напряглась Эмили.
— Пойдемте, — сказала она.
Ей казалось, что ее будто сжимает в железном капкане, всю, от макушки до ступней.
В голове звучал голос Льюиса, который разговаривал с ней о детях, о своем бизнесе, о своем дурацком увлечении этим древним «морганом», из которого так ничего и не вышло, несмотря на пропасть денег, потраченных на эту старую колымагу. Потом заговорил Лоренс. Он говорил: «Я люблю ее, я люблю ее, мама, ну почему ты не можешь понять, что я люблю ее и мы хотим жить своей жизнью?» А следом забормотала и сама эта шведская сучка, разглагольствуя, как психолог, чему она, вероятно, обучилась, шлепая по волейбольному мячу на каком-нибудь пляже в Калифорнии: «Любовь Лоренса ко мне не уменьшает его любовь к вам, миссис Шоу. Вы же сами это видите. Ведь вы желаете ему счастья?» Затем раздался голос Стивена. «Это моя жизнь, ба, — сказал он. — Ведь ты живешь не ради меня. Если ты не можешь принять меня таким, какой я есть, я согласен с тобой: хорошо, что я ушел».
Все они говорили, говорили… Ей нужно стереть все из памяти, но как?
Она почувствовала, что хочет спорить с этими голосами, командовать и помыкать ими, подчинить их своей воле. Но она могла только слушать, находясь в плену их назойливости, неразумности, постоянного, неумолчного шума.
Ей хотелось колотить себя по голове кулаками, но железный капкан крепко держал ее тело, и оно было таким тяжелым, что она не могла даже пошевелиться.
Вдруг она почувствовала некоторое облегчение, голоса сразу стали неотчетливыми. Но им на смену зазвучали другие. Агата напряглась, стараясь разобрать слова.
Сперва они говорили все разом. «Не-слишком-отличается-от-предшествуюшего-инсульта», — говорил кто-то убедительным голосом. «Но-сейчас-мы-наблюдаем-явное-поражение-мозга».
Что это значит? — недоумевала Агата. Где она? И почему она лежит совершенно неподвижно? Они, должно быть, решили, что она умерла и сейчас душа покинет тело, но она жива, ее душа пребывает в положенном ей месте, и она понимает, что происходит вокруг.
— О-Господи-как-такое-могло-произойти? — Это был голос Тео, и Агата сразу успокоилась. Тео, подумала она. Тео здесь. Тео с ней, в комнате, рядом. Все не так уж плохо, как кажется.
Потом до ее сознания доходили только обрывки фраз: «тромбоз», «холестериновые бляшки», «закупорка артерии», «правосторонний гемипарез».
И тут она поняла. А как только поняла, ее охватило отчаяние. Казалось, оно заполнило ее. Нет, она не станет поддаваться этим мыслям — отчаяние может убить ее. Будь что будет, прерывисто стучало в голове. О, благословенный Боже, будь что будет.
Льюис звал ее. Лоренс. Но она, упрямая тупица, не последовала за ними. У нее оставались еще незавершенные дела, невоплощенные мечты и вопросы, которые надо решить прежде, чем уйдешь из жизни. А поэтому, когда удар свалил ее, а тромб оставил на какое-то время мозг без кислорода, тело и дух Агаты Шоу яростно сопротивлялись. И она не умерла.
Теперь слова слышались яснее. Свет стал приобретать формы и очертания каких-то фигур. Теряя расплывчатость, они становились людьми, поначалу неотличимыми друг от друга.
— Снова поражена левая средняя церебральная артерия.
Незнакомый мужской голос. Ему ответил другой, который она узнала: доктор Фейерклоу, который наблюдал ее после первого инсульта.
— А о том, насколько сильно, можно судить по подергиванию лицевых мышц. Сестра, пожалуйста, уколите еще раз. Видите? Никакой реакции. Если мы будем колоть руку, то результат будет таким же. — Он наклонился над кроватью. Теперь Агата хорошо видела его. Видела огромный нос в порах размером с булавочную головку. Стекла очков были захватаны. Как он что-то видит?
— Агата? — обратился он к ней. — Вы узнали меня, Агата? Вы понимаете, что произошло?
Осел, подумала Агата. Ну как она может не знать, что произошло. Она собрала силы и моргнула. И почувствовала от этого движения страшную усталость.
— Так. Хорошо, — сказал доктор Фейерклоу. — У вас, моя дорогая, был еще один удар. Но теперь вы в порядке. И Тео здесь.
— Ба? — Он произнес это так, будто обращался к забившемуся в щель бездомному щенку, желая выманить его оттуда. Он стоял от нее далеко, и она не могла его рассмотреть, но даже так она чувствовала покой и надежду на то, что все может быть опять хорошо. — Ну скажи, что за нелегкая понесла тебя на теннисный корт? — спросил Тео — Господи, ба, если бы Мэри не было рядом… Ведь она даже не позвонила в «скорую помощь». Она подхватила тебя на руки и притащила сюда. Доктор Фейерклоу уверен, что это спасло тебе жизнь.
Кто бы мог подумать, что в голове этой глупой коровы есть мозги? — подивилась Агата. В ее представлении Мэри Эллис, окажись она в кризисной ситуации, могла только визжать или тупо моргать глазами и ронять с кончика носа капли на верхнюю губу.
— Она не отвечает, — встревожился Тео, и Агата увидела, как он повернулся к доктору. — А она меня слышит?
— Агата? — обратился к ней доктор. — Покажите Тео, что вы его слышите.
П снова с громадными усилиями Агата моргнула. Это движение, казалось, потребовало всей ее энергии до последней капли, а напряжение отдалось даже в горле.
— Вот, мы видим, — произнес доктор бесстрастно-информативным тоном, который всегда бесил Агату, — экспрессивную афазию, нарушение речи. Тромб не пропускает кровь, а следовательно, кислород, в левую половину мозга. Поскольку эта область управляет словесно-мыслительной функцией, то поражена речь.
— Но сейчас ее состояние хуже, чем было в прошлый раз. В прошлый раз она могла произнести несколько слов. А почему сейчас у нее не получается? Ба, ты можешь произнести мое имя? А свое?
Агата попыталась открыть рот. Но смогла выдавить лишь звук, похожий на «ахх».
— На этот раз удар более серьезный, — произнес доктор Фейерклоу. Он положил руку на левое плечо Агаты. Это дружеское прикосновение она ощутила. — Агата, не волнуйтесь. Отдохните. Вы в надежных руках. И Тео здесь, с вами.
Они отошли от кровати, и она перестала их видеть, но некоторые слова, правда не совсем отчетливо, она слышала.
— …Надеяться на чудо мы, к несчастью… — говорил доктор.
— …Необходима длительная реабилитация.
— …Терапевтическая? — Это спросил Тео.
— Физическая и речевая.
— …Больнице?
Агата напрягла слух. Она догадалась, о чем спрашивал внук, потому что и сама отчаянно хотела узнать, ждет ли ее пребывание в больнице, в неподвижности, на кровати с перилами-поручнями, где она, словно поломанная кукла, пролежит до дня своей смерти?
— Все не так уж безнадежно, — изрек доктор Фейерклоу и подошел к кровати, чтобы поделиться этой информацией и с ней. Он потрепал ее по плечу, затем жестом, которым священник обычно благословляет прихожанина, коснулся кончиками пальцев ее лба.
