— Мы же все стремимся к одному и тому же, — обратилась к ним Салах. — Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. — Она не была уверена, что сказанное ею — правда, но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее мир между отцом и братом был важнее, чем истина. — О чем вы спорите? Разве не самое лучшее — идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве не этого все мы хотим?
Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот ног Юмн, обутых в дорогие сандалии.
— Я хочу именно этого, — спокойным голосом произнесла Салах, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем.
Таймулла Ажар поднялся с дивана. И в росте и в весе он уступал обоим мужчинам, но говорил с ними как ровня — в его табели о рангах физические преимущества не давали одному человеку преимущества над другим.
— Чачья, — начал он.
Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца, дядя. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их.
— Я не хочу стать причиной раздора в вашем доме, — произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. — Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них случаются неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами…
— И нам известно, к чему привел его этот опыт, — язвительно изрек Акрам.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара.
— …Который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому я могу думать более спокойно и видеть все более ясно.
— Он опозорил нашу фамилию, — объявил Акрам.
— Поэтому я ее более не ношу, — ответил Ажар. — У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу.
— Он должен был исполнить свой долг.
— Я делал все, что мог.
Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Салах — она сидела, примостившись на кончике стула, — и сказал:
— Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Салах. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца.
— Тогда позволь Ажару…
Акрам, подняв руку, приказал Муханнаду молчать.
— Только ради твоей сестры, — произнес он, обращаясь к сыну. — Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья.
Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Было слышно, как он тяжело поднимается по лестнице.
— Старый пердун! — не в силах сдержаться прошипел Муханнад. — Глупый, злобный, одержимый старый пердун.
Таймулла Ажар покачал головой:
— Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю.
Покончив с приготовленным Эмили салатом, подруги собрались перейти в сад позади дома, но тут раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела подойти к телефону и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько…»
— Привет. Я дома, Гарри, — сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. — Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гарри, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость, и я не могу долго обсуждать с тобой… Ой, ради бога, не смеши меня! Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… И вот что, дорогой, тебя это не касается.
Она швырнула трубку на рычаг и проговорила:
— Мужчины… Господи боже мой! Если они способны только раздражать, то стоит ли вообще иметь с ними дело?
Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и подсказал ей лишь закатить глаза в надежде, что Эмили воспримет это как вопрос: «Ты думаешь?»
Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, захватив миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала:
— Пошли на воздух, — и повела Барбару в сад.
В саду было не больше порядка, чем в доме, однако почти все сорняки были выполоты; высоченный конский каштан огибала аккуратная дорожка, выложенная камнем. Под ним и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили жевала сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть.
В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд проносились машины; сквозь ветви деревьев пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени».
Ее размышления нарушила Эмили:
— Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб?
— Я?
Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она пробормотала:
— С тем, у кого есть время, — надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан.
На Кресенте зажглись фонари и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, их свет проникал в сад. Барбара почувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили.
— Ты, похоже, оправдываешься, — после паузы произнесла она.
— В чем?
— Что сохраняешь статус-кво, — сказала Эмили и бросила сливовую косточку через забор на соседний участок, буйно заросший сорняками. — Но ведь ты же не хочешь вечно быть одинокой.
— А почему нет? Ведь ты же одна. Не думаю, что тебе это мешает.
— Правильно. Но не совсем. Быть одной и быть одинокой — это разные вещи, — поморщившись, сказала Эмили. — Ты понимаешь, о чем я.
