— Вы не одиноки в ваших чувствах, — ответил Линли.
Только сеанс макияжа, назначенный в приюте для женщин, помог Ясмин Эдвардс пережить время между ее звонком на пейджер констебля Уинстона Нкаты и часом, когда она смогла встретиться с ним у себя в салоне. Он сказал, что для встречи с ней ему придется ехать от самого Хэмпстеда и поэтому он не может назвать точное время, когда доберется до Кенсингтона, но он приедет так скоро, как только возможно, мадам, а если, пока он добирается, она начнет переживать, что он вообще не приедет, или забыл о договоренности, или отвлекся на что-то другое, то пусть она позвонит ему на пейджер еще раз и он перезвонит, чтобы сообщить, где именно он в данный момент находится, если ей так будет спокойнее. Она ответила, что может встретиться с ним где-нибудь еще или в другое время. Она сказала, что это было бы даже предпочтительнее. Он сказал: нет, будет лучше, если он приедет к ней в салон.
В тот миг Ясмин чуть не передумала. Но потом вспомнила о доме номер пятьдесят пять, о том, как Катины губы сливаются с ее губами, о том, что означает тот факт, что Катя по-прежнему может заниматься с ней любовью. И она сказала:
— Хорошо. Тогда увидимся у меня в салоне.
После этого разговора она отправилась в Камберуэлл, в приют для женщин, где ее ждали три сестры, разменявшие четвертый десяток, женщина азиатского происхождения и старая тетка, бывшая замужем уже сорок шесть лет. Впятером эти женщины являли собой коллекцию бытовых травм: бессчетное количество синяков, два заплывших глаза, четыре распухшие губы, зашитая щека, сломанное запястье, вывихнутое плечо и пробитая барабанная перепонка. Поведением они напоминали побитых собак, недавно спущенных с цепи, трусливых и не знающих, бежать им наутек или атаковать.
«Никогда не позволяйте делать с собой такое!» — хотелось крикнуть Ясмин при виде этих несчастных. Удержалась она только потому, что вспомнила о собственном шраме на губе и неровно сросшемся носе — наглядных доказательствах того, что когда-то она сама допустила, чтобы с ней сделали то же самое.
Поэтому она широко улыбнулась им и сказала:
— Ну, кто первый, помидорки мои?
В приюте она провела два часа, неутомимо работая и щедро тратя запасы косметики, бижутерии, духов, шарфов и париков. И когда она закончила, три из ее новых клиенток вновь научились улыбаться, четвертая даже сумела рассмеяться, а пятая попыталась оторвать взгляд от пола. Ясмин сочла это неплохим результатом.
Подъезжая к салону, она увидела, что перед входом нервно расхаживает чернокожий коп. Он то и дело поглядывал на часы и пытался рассмотреть хоть что-нибудь сквозь металлические жалюзи, которые Ясмин опускала каждый раз, когда покидала салон. Вот он еще раз посмотрел на часы, достал из кожаного чехла на ремне пейджер, постучал по нему пальцем.
Ясмин остановила свою «фиесту» перед салоном. Не успела она открыть дверь и поставить на асфальт ногу, как детектив подлетел к ней.
— Это что, шутка такая? — возмущенно произнес он. — Вы думаете, что следствие по делу об убийстве — удобный случай для розыгрыша, миссис Эдвардс?
— Ты же сказал, что не знаешь, когда… — Ясмин заставила себя остановиться. Почему она должна оправдываться? — Я ездила на вызов к клиентам. Ты поможешь мне разгрузить машину или так и будешь крыть меня?
Слишком поздно осознав двусмысленность своих слов, она выставила подбородок вперед и с вызовом посмотрела в глаза Нкате. Нет, она не позволит ему насладиться ее смущением. А к его возможным шуточкам она готова. Ну, что он выдаст? «Эй, малышка, дай мне только шанс, и я покрою тебя на все сто»?
Но он не сказал ничего такого. Он вообще ничего не сказал, а молча пошел к багажнику «фиесты» и стал дожидаться, когда она подойдет и откроет крышку.
Ясмин так и сделала. Сунув ему в руки коробку со своими припасами, она пристроила сверху еще и чемоданчик с лосьонами. Затем захлопнула багажник и подошла к двери салона. Там Ясмин отомкнула металлическую роллету и рывком дернула ее вверх, помогая себе плечом. Механизм жалюзи часто застревал примерно на полпути, и приходилось помогать ему.
— Погодите-ка, — сказал коп и положил свою ношу на тротуар.
Прежде чем она успела остановить его, по обе стороны от нее на роллету опустились две руки — широкие, черные, с бледными овалами аккуратно подстриженных ногтей. Ясмин нажимала плечом, а он тянул вверх, и с протяжным скрежетом металла о металл полотно защитной двери поддалось. Стоя у нее за спиной, слишком близко к ней, гораздо ближе, чем в этом была необходимость, коп сказал:
— Этим нужно заняться. Скоро она вообще перестанет открываться, если ничего не делать.
— Как-нибудь сама разберусь, — буркнула Ясмин и подхватила чемоданчик с косметикой, потому что, во-первых, она хотела чем-нибудь занять себя и, во-вторых, хотела, чтобы он знал: она и без него сумеет справиться со своими вещами, дверью и салоном вообще.
Но когда они оба очутились внутри, все повторилось. Он заполнил собой все пространство и словно сделал его своим. Это вызвало у Ясмин новый прилив раздражения, и особенно сильно ее раздражало то, что сам он не делал ничего, чтобы как-то устрашить ее или, по крайней мере, внушить ей робость. Он просто поставил картонную коробку на прилавок и мрачно произнес:
— Я потратил почти час, ожидая вас, миссис Эдвардс. Надеюсь, теперь, когда вы наконец приехали, я буду вознагражден за потерянное время.
— Ты ничего не получишь…
Ясмин развернулась от прилавка, где раскладывала по местам свои материалы и запасы. Ее реакция была голым рефлексом, как у тех русских собак на звонок.
«Ну, не изображай из себя мисс Ледышку, Яс. Девушка с таким телом, как у тебя, не должна прятать его от других».
Она хотела крикнуть легавому в лицо, что он ничего не получит от нее. Никаких поцелуев у дальней стенки, никаких тисканий за коленки под обеденным столом, никаких поднятых блузок и спущенных брюк и никаких рук, раздвигающих негнущиеся ноги. «Ну же, Яс. Не надо противиться».
Ясмин почувствовала, что ее лицо застыло неподвижной маской. Коп наблюдал за ней. Она видела, как его взгляд остановился на ее губах, затем поднялся к ее носу. Она навсегда была отмечена тем, что считалось любовью мужчины, и он умел читать эти метки, а она никогда не сможет забыть об этом.
— Миссис Эдвардс, — сказал он, и звук собственного имени резанул ей слух.
Ну зачем она оставила фамилию Роджера? Раньше она говорила себе, что сделала это ради Дэниела, думая, что мать и сын должны быть связаны хотя бы именем, если ничем другим. Но теперь ей показалось, что она сделала это в наказание самой себе, не столько в качестве постоянного напоминания о том, что она убила своего мужа, сколько в качестве пожизненной епитимьи за то, что вообще сошлась с ним.
Да, она любила его. Но довольно скоро узнала, что любовь ничего не дает. И все-таки этот урок не был усвоен. Потому что она полюбила снова, и к чему это привело? Это привело к встрече с копом, который на этот раз видит все ту же убийцу, но труп будет совершенно иного рода.
