Память Лича не сохранила, когда и как ему стало понятно, что любовницей Уэбберли является Юджиния Дэвис, но, поняв это, он больше не мог молчать. Предлогом для разговора стал его гнев, ведь он уже не маленький мальчик, боящийся, что папа снова уйдет из семьи, а взрослый, зрелый мужчина, умеющий отличить хорошее от плохого. Бог мой, возмущался он, да чтобы офицер отдела убийств, его собственный напарник, мог вот так отступить от всех правил, ради удовлетворения постыдной прихоти мог воспользоваться слабостью, беззащитностью, ранимостью человека, пережившего трагическую потерю ребенка и последовавшее затем судебное разбирательство… Уму непостижимо!
Уэбберли если и не проникся доводами Лича, то, по крайней мере, не отказался выслушать их. Он не проронил ни слова, пока Лич произносил обвинительную речь о непрофессиональном поведении Уэбберли, а потом сказал:
— За кого ты меня принимаешь, Эрик? Все было совсем не так. Между нами ничего не было, пока шло следствие. Я не видел ее несколько лет до того, как мы начали… До того, как… До того, как я встретил ее на вокзале. Абсолютно случайно. Мы поговорили минут десять или даже меньше — оба спешили. А потом… Черт, почему я должен тебе объяснять? Если ты считаешь, что я не прав, подай рапорт на перевод.
Но Лич не хотел покидать Уэбберли.
«Почему?» — спрашивал он себя теперь.
Потому что Малькольм Уэбберли к тому времени слишком много для него значил.
Да, тут уж никуда не денешься: наше настоящее определяется нашим прошлым. Мы даже не отдаем себе в этом отчета, но каждый раз, когда мы приходим к выводу, принимаем решение, выводим суждение, за нашей спиной стоят прожитые годы, все, что повлияло на нас когда-то и благодаря этому стало частью нас самих.
Лич поехал в Хаммерсмит, чувствуя, что нуждается в небольшом перерыве, чтобы прийти в себя после неудачного разговора с Бриджит. Душевное равновесие он восстанавливал, выбираясь из забитого транспортом центра на юг. Наконец показалось здание больницы «Чаринг-Кросс». Лич поставил машину на стоянку и отправился искать отделение реанимации.
Пройти к Уэбберли ему не разрешила медсестра, сидящая у входа. К больным реанимационного отделения допускаются только родственники, сказала она извиняющимся тоном. Является ли он членом семьи Уэбберли?
«Еще как являюсь, — подумал Лич, — и уже много лет», хотя он никогда не признавался себе в этом, да и Уэбберли никогда не выдвигал подобных идей. Но вслух он сказал только:
— Нет, просто я тоже офицер полиции. Мы с суперинтендантом раньше работали вместе.
Сестра кивнула. С одобрением в голосе она сказала, что множество полицейских заходили, звонили, присылали цветы, предлагали свою кровь для пациента.
— У него третья группа, — добавила она. — Но подошла бы и первая, она универсальная, как вам, наверное, известно.
— У меня четвертая, резус отрицательный.
— Это редко встречается. В данном случае ваша кровь не пригодится, но вы должны стать постоянным донором, уж простите за прямоту.
— Я могу как-то… — Он кивнул головой в сторону палат.
— С ним сейчас его дочь. И родственник жены. Ему сейчас ничем не помочь… Но он молодец, держится.
— По-прежнему подключен к машинам?
Сочувственно вздыхая, сестра извинилась:
— Простите, я не могу сообщать подобные сведения… Надеюсь, вы понимаете. Позвольте мне спросить… Вы молитесь?
— Время от времени.
— Поверьте, иногда это помогает.
С этим Лич не мог согласиться. Он принесет Уэбберли гораздо больше пользы, если пришпорит свою команду, и тогда они быстрее найдут мерзавца, который посмел покуситься на жизнь Малькольма. Да, так он и поступит.
Он уже собирался распрощаться с разговорчивой и любезной медсестрой, когда дверь одной из палат приоткрылась и в коридор вышла молодая женщина в спортивном костюме и незашнурованных кроссовках. Сестра окликнула ее:
— Этот джентльмен пришел справиться о вашем отце.
Лич не видел Миранду Уэбберли с тех пор, как она была подростком, но сразу узнал ее, так как с годами она приобрела сильное сходство с отцом: то же коренастое тело, те же волосы цвета ржавчины, тот же румянец в пол-лица, та же улыбка, разбегающаяся вокруг глаз морщинками, и та же ямочка на левой щеке. Она не была похожа на девушку, придающую большое значение модным журналам, и Личу это понравилось.
Она негромко рассказала ему о состоянии отца: в сознание так и не приходил, несколькими часами ранее произошел сбой в работе сердца, но теперь все, слава богу, стабилизировалось, анализ крови — «Что-то с белыми кровяными тельцами? Или наоборот?» — показал, что имеет место внутреннее кровоизлияние и его нужно как можно скорее обнаружить, потому что сейчас папе переливают кровь и это окажется пустой тратой, раз он теряет ее где-то внутри.
— Врачи говорят, что он слышит, хотя и в коме, поэтому я ему читаю, — сообщила Миранда. — Жаль, из Кембриджа не догадалась ничего прихватить. Дядя Дэвид сходил в ближайший магазин и купил пособие по гребле. Наверное, это было первое, что попалось ему под руку. Ужасно скучная книга! Я боюсь, что еще несколько страниц — и от скуки я сама впаду в кому. По-моему, гребля не заставит папу очнуться, ведь его интересует не гребля, а ход расследования. Конечно, он в коме в основном потому, что это нужно для лечения. По крайней мере, так мне сказали.
Она старалась успокоить Лича, показать, что его жалкие усилия хоть как-то помочь замечены и оценены. Выглядела она измученной, но была спокойна и, по-видимому, не ждала, что кто-нибудь бросится спасать ее из ситуации, в которой она оказалась. Миранда рассчитывала только на свои силы. Она все больше нравилась Личу.
— Тебя кто-нибудь может здесь подменить? — спросил он. — Хотя бы на время, чтобы ты съездила домой, приняла ванну, поспала часик-другой.
— Да, конечно, — сказала она и выудила из кармана трикотажных штанов резинку, которой попыталась усмирить вьющиеся мелким бесом волосы. — Только я не хочу никуда уходить. Это же мой папа, и… Он слышит меня, понимаете. Он знает, что я рядом с ним. И если это поможет ему… Мне кажется, человеку в таком состоянии нужно знать, что он не одинок. Вы согласны? Из чего следовало, что жены рядом с Уэбберли не было. Из чего, в свою очередь, становилось ясно, какими были для Уэбберли годы, тянущиеся с тех пор, как он принял решение не оставлять Фрэнсис ради Юджинии.
Они говорили об этом один-единственный раз, когда Лич набрался смелости и сам затронул эту тему. Сейчас он уже не помнил, что заставило его вторгнуться в столь интимную сферу жизни другого человека, но, наверное, что-то произошло — завуалированное замечание? телефонный разговор, во время которого в голосе Уэбберли прозвучала враждебность? корпоративная вечеринка, на которую в двадцатый раз Уэбберли пришел один? — и это побудило Лича сказать:
— Я не понимаю, как ты можешь притворяться, будто любишь одну женщину, и в то же время быть любовником другой. Ничто не мешает тебе оставить Фрэнсис, Мальк. Ты же сам это знаешь. Тебе есть куда податься.
