Не могу выносить эти картины, мысли, звуки… Я бежал слепо, дико, не думая, куда и зачем. Снова пересек какую-то улицу и пришел в чувство напротив паба «Пемброук-касл». За пабом виднелась терраса, на которой летом сидят посетители и пьют пиво. Сейчас терраса пустовала. Ее окаймляла стена, невысокая стена из кирпича, и я вскочил на нее и побежал, а разбежавшись — спрыгнул, спрыгнул не глядя на металлическую арку под пешеходным мостиком через железнодорожную линию, протянувшуюся в тридцати футах под ним. Я приземлился на эту арку и подумал: «Вот, значит, как это будет».
Поезд я сначала услышал и только потом увидел. Решение созрело само собой. Поезд двигался не слишком быстро, а значит, машинист успеет затормозить, и я не умру… если только не прыгну в точно рассчитанный момент.
Я придвинулся к краю арки. Поезд приближался. Я ждал его.
«Гидеон!»
К мостику подбежал папа. «Не двигайся! Стой на месте!» — крикнул он.
«Слишком поздно».
Я заплакал как маленький, ожидая того момента, идеального момента, когда мне надо будет рухнуть на рельсы перед поездом и провалиться в забытье.
«Что? — крикнул отец. — Что ты сказал? Поздно для чего?»
«Теперь я знаю, что я сделал, — рыдал я. — С Соней. Я вспомнил».
«Что ты вспомнил?» Папа переводил взгляд с меня на поезд, мы оба следили за его неуклонным приближением. Папа сделал шаг ко мне.
«Ты знаешь. То, что я сделал. В тот вечер. С Соней. Как она умерла. Ты знаешь, что я сделал с Соней».
«Нет! Подожди! — крикнул он отчаянно, потому что я встал на самом краю, так что мои носки повисли в воздухе. — Не делай этого, Гидеон. Расскажи мне, что, по-твоему, случилось».
«Я утопил ее, папа! Я утопил свою сестру!» Протянув ко мне руки, он сделал еще один шаг. Поезд был уже совсем близко. Двадцать секунд, и все закончится. Двадцать секунд, и долг будет оплачен с лихвой. «Стой на месте! Ради бога, Гидеон!»
«Я утопил ее! — выкрикнул я, захлебываясь от рыданий. — Я утопил ее, а потом — забыл. Ты можешь себе представить, что это значит? Можешь представить, что я чувствую?»
Его взгляд метался между мною и поездом. Он снова шагнул вперед. «Не делай этого! — крикнул он. — Послушай меня. Ты не убивал свою сестру».
«Ты оторвал меня от нее. Теперь я вспомнил. И поэтому мать ушла от нас, не сказав ни слова: она знала, что я сделал. Это так? Это правда?»
«Нет! Нет, это неправда!» «Правда. Я помню».
«Послушай меня. Подожди. — Он говорил быстро, глотая звуки. — Да, ты пытался утопить ее. И когда тебя увели, она была без сознания. Но, Гидеон, сынок, послушай, что я скажу. Ты не утопил ее».
«Тогда кто…» «Я».
«Я не верю тебе». Я посмотрел вниз, на ждущие меня рельсы. Один шаг — вот и все, что нужно сделать, я окажусь на рельсах, и через мгновение все закончится. Вспышка боли, и с прошлым будет покончено.
«Посмотри на меня, Гидеон. Бога ради, выслушай меня. Не делай этого, пока не поймешь, как все было». «Ты пытаешься помешать мне».
«Если и так, то придет другой поезд. Послушай меня. Сделай это ради себя».
Кроме него, в ванной никого не было, сказал он мне. Рафаэль увел Катю вниз, на кухню. Моя мать ушла вызывать «скорую». Бабушка побежала успокаивать деда. Сара Джейн повела меня в мою комнату. А жилец Джеймс исчез у себя наверху.
«Я мог немедленно вытащить ее из ванны, — сказал он. — Я мог сделать ей дыхание в рот. Я мог ей помочь. Но вместо этого я сам стал держать ее в воде. Я держал ее под водой, пока не услышал, что твоя мать закончила говорить по телефону».
«Это невозможно. Не хватило бы времени».
«Хватило. Твоя мать оставалась на телефоне до тех пор, пока мы не услышали, что карета "скорой помощи" подъехала к дому. Она передавала мне инструкции, которые выслушивала по телефону. Я делал вид, будто делаю все, что они говорят. Но она не видела меня, Гидеон, поэтому не знала, что я не вытащил Соню из ванны».
«Я не верю тебе. Ты лгал мне всю мою жизнь. Ты ничего не говорил. Ты ничего мне не рассказывал».
«Я рассказываю тебе сейчас».
Подо мной прогрохотал поезд. Я увидел, как машинист в последний миг посмотрел наверх. Наши взгляды встретились, у него расширились глаза, и он потянулся к рации. Значит, всем последующим поездам будет послано предупреждение. Мой шанс на забытье остался в прошлом.
«Ты должен верить мне, — сказал папа. — Я говорю тебе правду».
«Тогда что насчет Кати?»
«А что насчет нее?»
«Она села в тюрьму. Это мы отправили ее туда. Мы солгали полиции, и она села в тюрьму. На двадцать лет, папа. В этом виноваты мы».
«Нет, Гидеон. Она согласилась на это».
«Что?»
«Подойди ко мне. Сюда. Я объясню».
Я подарил ему веру в то, что это он отговорил меня от прыжка под поезд, хотя на самом деле я просто знал, что через несколько минут сюда примчится транспортная полиция. Я вскарабкался на мостик и подошел к отцу. Когда я оказался рядом с ним, он схватил меня, как будто хотел оттащить от края геенны огненной. Он прижал меня к себе, и я ощутил, как бьется его сердце. Я не верил ни слову из того, что он мне сейчас сказал, но был готов слушать, был готов выслушать его и попытаться увидеть прошлое за фасадом, которым замаскировал его отец, попытаться разглядеть за этим фасадом подлинные факты.
Он рассказал свою историю залпом, ни на секунду не выпуская меня из объятий. Поверив, что это я, а не мой отец утопил мою младшую сестру, Катя Вольф тут же поняла, что на ней лежит большая доля ответственности за это, ведь она оставила Соню без присмотра. Они договорились, что если она согласится взять всю вину на себя, сказав, что ушла из ванной только на минуту, чтобы ответить на телефонный звонок, то папа вознаградит ее. Он заплатит ей двадцать тысяч фунтов за эту услугу его семье. А в случае, если ее будут судить за непредумышленное убийство, то он добавит к этой сумме еще по двадцать тысяч за каждый год тюремного заключения.
«Мы не знали, что полиция выстроит против нее такое серьезное обвинение, — говорил он мне прямо в ухо. — Мы не знали о следах от заживших травм на теле твоей сестры. Мы не знали, что желтая пресса набросится на судебный процесс с таким остервенением. И мы не знали, что Бертрам Крессуэлл-Уайт будет обвинять ее с пылом человека, получившего возможность раз и навсегда посадить за решетку мировое зло. При нормальном ходе событий она бы получила условный срок за небрежность. Или максимум пять лет. Но все пошло не так, как мы планировали. И когда судья рекомендовал двадцать лет ввиду отягчающих обстоятельств… было уже слишком поздно».
Я отодвинулся от него.
«Правда или ложь?» — думал я, изучая его лицо.
«А кто нанес Соне те старые травмы?» — спросил я. «Никто», — ответил папа.
