Джина пришла к нему в сад. От дороги их отделяла живая изгородь. Любопытные глаза Клиффа Коварда тоже не могли их увидеть: ему мешал дом, стоящий между садом и сараем. Они могли поговорить здесь, и их никто бы не услышал и не увидел. Гордону стало полегче, но на Джину такая изоляция, похоже, произвела обратное действие: она огляделась по сторонам, задрожала, словно от холода, и прижала руки к телу.
— Что ты с собой сделала? — спросил Гордон, увидев большие безобразные синяки на ее руках, и подошел ближе. — Джина, что случилось?
Она посмотрела на свои руки, словно позабыла о них.
— Я сама себя побила, — тупо произнесла она.
— Что ты сказала?
— Разве ты никогда не хотел нанести себе вред, потому что все получалось не так, как надо?
— Что? Как ты это…
— Я била себя по рукам. Когда этого оказалось недостаточно, я использовала…
Она не смотрела на него, но когда наконец подняла глаза, он увидел в них слезы.
— Ты использовала какой-то предмет, чтобы навредить себе? Джина… — Он шагнул к ней, и она отпрянула. Гордон был потрясен. — Зачем ты сделала это?
Из глаз Джины выкатилась слеза. Она стерла ее тыльной стороной ладони.
— Мне так стыдно, — сказала она. — Это я сделала.
На какое-то ужасное мгновение Гордон подумал, что она признается в убийстве Джемаймы, но Джина пояснила:
— Я взяла эти билеты и гостиничную квитанцию. Я нашла их и отдала… Мне очень жаль.
Она заплакала по-настоящему, и он подошел к ней. Заключил ее в объятия, и она ему это позволила, а оттого, что она это позволила, сердце его открылось для нее, как никогда еще не открывалось, даже для Джемаймы.
— Я не должен был лгать тебе. Я не должен был говорить, что ездил в Голландию. Я должен был с самого начала сказать тебе, что ездил к Джемайме, но подумал, что не стоит это делать.
— Почему? — Она прижала кулак к его груди. — Что ты подумал? Почему ты мне не доверился?
— Все, что я сказал тебе о своем свидании с Джемаймой, — правда. Клянусь перед Богом. Я видел ее, и она была жива, когда я от нее ушел. Мы не слишком хорошо расстались, но гнева друг к другу не испытывали.
— Тогда что?
Джина дожидалась его ответа, и Гордон хотел дать ей его — всем своим телом, всей душой. Вся его жизнь зависела сейчас от слов, которые он выберет. Он проглотил подступивший к горлу ком, и Джина спросила:
— Чего ты так боишься, Гордон?
Он обхватил ладонями ее прекрасное лицо.
— Ты только вторая в моей жизни.
Гордон наклонился поцеловать ее, и она ему это позволила. Она открыла губы, приняла его язык, обняла его за шею и прижала к себе, и их поцелуй длился и длился. Гордон почувствовал возбуждение, но именно он, а не она первым прервал поцелуй. Он тяжело дышал, словно после долгой пробежки.
— Только Джемайма и ты. Больше никого, — сказал он.
— Ох, Гордон, — вздохнула Джина.
— Вернись ко мне. То, что ты увидела во мне… этот гнев… страх…
— Тсс, — прошептала она, притрагиваясь пальцами к его лицу, и там, где она прикасалась, кожа Гордона вспыхивала огнем.
— С тобой все исчезает, — сказал он. — Вернись ко мне. Джина, я клянусь…
— Хорошо.
Глава 27
Линли вышел из «Шелдон Покуорт нумизматикс» и отправился за машиной, чтобы ехать в Британский музей, и в этот момент зазвонил его мобильник. Это был Филипп Хейл. Сначала его сообщение носило позитивный характер: Юкио Мацумото пришел в сознание, и Изабелла Ардери допрашивает его в присутствии брата и сестры. Однако было кое-что еще, и, поскольку Хейл последним из детективов стал бы выражать протест в разгар расследования, Линли понял, что ситуация серьезная. Ардери приказала Хейлу остаться в больнице, хотя лучше было бы использовать детектива в другом месте. Он пытался объяснить Изабелле, что охранять подозреваемого способны и констебли, а он принесет больше пользы на другой работе, но она не захотела его слушать. Он был членом команды, но «настал момент, Томми, когда человек должен протестовать. Ардери пытается управлять всем и всеми, она не дает своей команде никакой инициативы. Она…»
— Филипп, остановитесь, — перебил его Линли. — Я ничего не могу с этим поделать. У меня просто не получится.
— Вы можете поговорить с ней, — возразил Хейл. — Если вы помогаете ей войти в курс дела, как она объявила в самом начале, так используйте это. Возьмите пример с Уэбберли… или с себя… или даже с Джона Стюарта, он ведь бывает очень упорным. Прошу вас, Томми.
— У нее сейчас и так забот по горло.
— Не говорите мне, что она вас не послушает. Я видел, как она… О черт!
— Видели что?
— Это она вернула вас на работу. Мы все это знаем. Для этого есть какая-то причина, возможно личная. Так воспользуйтесь этой причиной.
— Нет здесь ничего личного…
— Томми! Ради бога! Не притворяйтесь, что в отличие от всех остальных вы ничего не видите.
Линли немного помолчал, обдумывая то, что произошло между ним и Ардери: как все выглядело со стороны и как все было на самом деле. Наконец он пообещал посмотреть, что тут можно сделать, хотя сомневался в успехе.
Он набрал номер исполняющей обязанности суперинтенданта, но мобильник Ардери был поставлен на голосовую почту. Линли попросил ее ответить и пошел к машине, размышляя о том, что он за нее не отвечает. Если она попросит у него совета, он, конечно же, даст его. Но вопрос стоял так: дать ей утонуть или позволить выплыть без его вмешательства, и неважно, чего хотят от него все остальные. Как иначе она докажет, что способна к этой работе?
Линли поехал в Блумсбери. Второй звонок на его мобильник прозвучал, когда поблизости от станции метро «Грин-парк» он попал в пробку. На этот раз звонил Уинстон Нката. Он сказал, что Барб Хейверс, «в лучших своих традициях», уехала, несмотря на приказ суперинтенданта оставаться в Лондоне. Барбара направилась в Хэмпшир, и переубедить ее он не смог.
— Вы же знаете Барб, — пожаловался Уинстон. — Меня она слушать не желает, а вас послушает.
— Господи! — пробормотал Линли. — Она сумасшедшая. Что у нее на уме?
— Орудие убийства, — сказал Нката. — Она его узнала.
— Что вы имеете в виду? Она знает, кому оно принадлежит?
— Она знает, что это такое. И я тоже. До сегодняшнего дня мы не видели фотографии. Только утром заметили на стенде снимок. Это орудие из Хэмпшира.
— Вы что, хотите меня заинтриговать? На вас это не похоже, Уинстон.
— Это крюк, — объяснил Нката. — Мы видели подобные штуки в Хэмпшире, когда говорили с Ринго Хитом.
— Мастером-кровельщиком?
