Оставив его за этим приятным занятием, Робби направился к лестнице. Он вспотел и пропах лошадью, пока перевозил пони, но, вместо того чтобы отправиться в душ — чего зря беспокоиться, все равно к вечеру еще раз пропотеет, — вошел в комнату Джемаймы.
Он приказал себе не волноваться. Если он станет психовать, то не сможет думать. Из опыта он знал, что для всего есть объяснение, а следовательно, можно объяснить и все то, что рассказала ему Мередит Пауэлл.
— Ее одежда там, Роб. Но не в спальне. Он упаковал ее и снес на чердак. Джина нашла ее, потому что ей показалось немного странным то, как он говорил об автомобиле Джемаймы.
— И что она сделала? Отвела тебя на чердак посмотреть на одежду?
— Поначалу она просто сказала мне о ней, и я попросила посмотреть. Подумала, что это чья-то чужая одежда — может, она была там до того, как Гордон и Джемайма поселились в доме. Но нет, ящики не были старыми, и я узнала кое-какие вещи. Это была моя одежда, Джемайма брала ее у меня на время, да так и не вернула. Так что понимаешь…
Робби понимал и не понимал. Ведь он разговаривал с сестрой после ее отъезда по меньшей мере раз в неделю. Он готов был тотчас отправиться в Суэй и поговорить с Гордоном Джосси лицом к лицу. Но ведь в конце каждого телефонного разговора Джемайма твердила ему: «Не волнуйся, Роб. Все будет хорошо».
В первый раз он спросил: «Что будет хорошо?», но она этот вопрос обошла. Ее уклончивость заставила Хастингса еще раз спросить: «Может, Гордон обидел тебя, моя девочка?», на что она ответила: «Конечно нет, Роб».
Если бы Джемайма не была с ним на связи, Робби мог бы предположить самое худшее — например, что Гордон убил ее и закопал где-то на участке. Или в лесу, в чаще, чтобы тела не нашли, а если через пятьдесят лет это и случится, будет уже все равно. Невысказанное пророчество — вера или страх — исполнилось бы вместе с ее исчезновением, потому что, по правде говоря, Гордон Джосси не нравился Робби. Он часто говорил сестре: «Что-то есть в нем такое, Джемайма», на что она смеялась и отвечала: «Ты хочешь сказать, что он не похож на тебя».
В конце концов он вынужден был с ней согласиться. Одно дело — любить и принимать людей, похожих на тебя. Другое дело — относиться так же к непохожим людям.
Сидя в ее спальне, он снова набрал номер сестры. Опять нет ответа. Только автоответчик. Робби снова оставил сообщение, постаравшись говорить в тон ей, жизнерадостно:
— Эй, именинница, ты мне когда-нибудь позвонишь? Это на тебя не похоже, я уже начинаю волноваться. Ко мне приезжала Мерри-возражалка. Она испекла для тебя торт. В жару он весь растаял, но ведь не это главное, главное — забота. Позвони мне, дорогая. Я хочу рассказать тебе о жеребятах.
Он бы еще немного поболтал, но что толку говорить в пустоту? Робби не хотел оставлять сестре сообщение. Он хотел, чтобы сестра была рядом с ним.
Робби подошел к подоконнику, хранилищу того, с чем барахольщице Джемайме было очень трудно расстаться, потому что это было почти все, чем она когда-то владела. Пластмассовые пони громоздились кучей один на другом, покрытые пылью. За ними Робби видел сквозь стекло настоящих животных, своих лошадей в загоне. Солнце освещало их ухоженные шкуры.
То, что Джемайма не приехала в сезон появления на свет жеребят, должно было его насторожить. Сестра всегда любила это время года. Как и он, Джемайма была уроженкой Нью-Фореста. Роб послал ее в колледж в Уинчестер, поскольку и сам там когда-то учился, но по окончании учебы сестра приехала домой и променяла компьютерные технологии на выпечку. «Мое место здесь», — сказала она ему. И это действительно было так.
Возможно, она поехала в Лондон не для того, чтобы подумать, а просто на время. Возможно, она захотела порвать с Гордоном Джосси, но не знала, как лучше это сделать. Возможно, она решила, что, если пробудет там долгое время, Гордон сам найдет себе кого-то еще и ей не нужно будет возвращаться. Но все это было не в ее характере.
«Не волнуйся, — сказала она. — Не надо волноваться, Роб».
Что за ужасная шутка!
Глава 4
Дэвид Эмери считал себя одним из немногих Кладбищенских Экспертов Стоук-Ньюингтона, и эти слова он представлял себе написанными с заглавных букв. Дэвид вообще относился к себе с огромным уважением. Свои познания о кладбище Абни-Парк он считал Делом Своей Жизни (снова заглавные буквы). Прежде чем назвать себя Мастером, он долгие годы ходил по кладбищу, плутал, но не желал пугаться мрачной атмосферы этого места. Бессчетное число раз его запирали там на ночь, но он не позволял заведенному распорядку кладбища посягать на свои планы. Если Дэвид подходил к воротам и обнаруживал, что они заперты, он не звонил в полицию Хэкни, как рекомендовали висевшие на воротах правила. Для него не составляло большого труда вскарабкаться на ограду и спрыгнуть на Хай-стрит или, что предпочтительнее, в задний сад одного из домов ленточной застройки, окружавших северо-восточную оконечность кладбища.
Сделавшись Мастером парка, он стал пользоваться тропинками и закоулками с разными целями, но главным образом с амурными. Он проделывал это несколько раз в месяц. У него был подход к дамам, они часто говорили ему, что в его глазах отражается душа — что уж они под этим понимали, неясно, но Одна Вещь в жизни Дэвида обычно вела к Другой, и предложение прогуляться по парку редко бывало отвергнуто, поскольку «парк» — такое безобидное слово по сравнению со словом «кладбище».
Его намерением всегда было траханье. Слова «прогуляться», «пройтись немного» были эвфемизмами секса, и дамы отлично это знали, хотя и притворялись, что не понимают. Обычно они произносили такие фразы: «О, Дейв, в этом месте у меня мурашки по коже бегают» — или еще что-нибудь в этом роде, однако охотно составляли ему компанию. Он обнимал их за талию, при этом иногда дотрагивался и до груди, а они говорили, что чувствуют себя с ним в безопасности.
Дейв предпочитал проходить через главные ворота, потому что дорога там широкая и не так страшно, как на тропе, идущей от церкви, где уже через двадцать ярдов вас обступали деревья и могильные камни. На главной тропе, по крайней мере, была иллюзия безопасности, пока вы не сворачивали направо или налево на узкую тропинку, исчезавшую под раскидистыми платанами.
В тот день Дейв заманил с собой Джозетту Хендрикс. Пятнадцатилетняя Джозетта была немного моложе, чем женщины, к которым привык Дейв, не говоря уже о том, что она была хохотушка, чего он не знал, пока не вывел ее на узкую тропинку, но она была хорошенькой девушкой с чудесным цветом лица, да и ее аппетитные формы являлись серьезным аргументом. Так что когда он спросил: «Не пройтись ли нам по парку?» — она сверкнула глазами, улыбнулась влажными губами и ответила: «Ну конечно, Дейв», — и они пошли.
В мыслях у него была маленькая низина возле упавшего платана, между двумя могильными камнями. Там могли произойти Интересные События. Но по характеру Дейв был затейником и не шел напролом. Сначала, держась за руки, они подошли к статуе.
