— Продолжайте, — сказал Мелсон, чья рука не переставала писать.
Доктор Фелл, дыша с присвистом, переводил взгляд с одного за другого. Его лицо покраснело еще сильнее, а большой палец был засунут в подмышечную пройму жилета. Рядом с ним в окне виделись серое пасмурное небо и задний двор.
— Итак, разбирая свои пять пунктов в обратном порядке, я перехожу к четвертому. А именно к назойливому вопросу о том, почему обе стрелки часов были украдены и почему их не украли, когда доступ к часам был свободным. Я объясню вам. Это было сделано потому, что все улики должны были указывать на Элинор как на убийцу Эймса. Кража всего лишь одной стрелки не указывала бы ни на кого. Но часовую стрелку, которой нельзя было воспользоваться как оружием и чье изъятие было чистой тратой времени, должны были обнаружить у Элинор в качестве прямой улики против вора. Это также, хотя и в большей степени, было причиной задержки кражи до вечера среды, потому что именно тогда часы были покрыты позолотой.
Неужели мой ученый друг не осознал всей простоты незатейливой комбинации? Через все дело проходит след золотой краски! Так и было задумано. Где были бы ваши доказательства против Элинор как убийцы Эймса, если бы не пятна позолоты, намеренно нанесенные на ее перчатки, одна из которых была спрятана за панелью, а другая оставлена возле мертвеца, но не слишком близко, чтобы это не бросалось в глаза? А если вам нужно дополнительное подтверждение, вспомните историю с ключом. Настоящий убийца должен был украсть ключ у Элинор. Сей маленький ключик, джентльмены, являлся самой важной частью всего плана, так как без него осуществить план было бы невозможно. Элинор ложилась спать рано и не имела бы алиби ни на какую ночь, если бы только не поднялась на крышу встретиться со своим возлюбленным. Свидания нельзя было допустить. Ее следовало загнать в ловушку, не дав возможности пройти через эту дверь. А когда ключ стал не нужен убийце, он вернул его в палец перчатки в качестве еще одного неопровержимого доказательства против Элинор.
— Даже если мы на мгновение признаем высказанные соображения как гипотезу, — быстро вмешался Хэдли, — то как быть с перчатками? Черт возьми, чем больше я об этом думаю, тем сильнее сознаю, как много зависит от злополучных перчаток! Вроде бы вы доказали, что ни одна из них не была задействована…
— Хм, да. Это беспокоит вас, верно? — Доктор усмехнулся, но тут же снова стал серьезным. — Дело в том, что я рассказываю вам не то, что произошло, а то, что не могло произойти. Еще не время указать вам на подлинного убийцу.
Хэдли выпятил подбородок.
— Вы так полагаете? И тем не менее стараетесь меня убедить? По-моему, сейчас не время для ваших дешевых мистификаций! Я по-прежнему считаю, что был прав…
— Не совсем. По крайней мере, я так не думаю, — отозвался доктор Фелл, печально глядя на него. — Я смог поколебать вашу решимость, но сейчас вы пребываете в настолько неуверенном состоянии, что я просто не осмеливаюсь полностью изложить вам свою версию. — Увидев, как старший инспектор нервно сжимает и разжимает кулаки, он повысил голос: — Дружище, это не дешевая мистификация, даю вам слово! Я слишком обеспокоен, чтобы придерживаться своей обычной тактики «джентльмены, я ничего не прячу в рукаве». Повторяю: я не осмеливаюсь рассказать вам — вы в таком состоянии, что сразу бы попытались в этом удостовериться. Мы имеем дело с самым коварным дьяволом под безобидной маской, с каким я когда-либо мог надеяться столкнуться. Одно лишнее слово — и хитрый враг заговорит в ответ, а вы одним ударом разрушите все, что мне удалось построить, и снова начнете обвинять Элинор.
Слушайте, Хэдли. — Он яростно вытер лоб. — Чтобы пробить тараном ваш упрямый череп, я перехожу к своему третьему пункту, который гласит: «Обвинение одной из этих женщин в убийстве Эвана Мэндерса исходит от неопознанного лица, которое, даже находясь под сильнейшим давлением, отказывается контактировать с нами».
Совершенно верно. Вот сердцевина и секрет всего замысла. Подумайте как следует над этими словами, пока я анализирую их. Какое напрашивается объяснение? Мой оппонент утверждает: «Потому что обвинителем была миссис Стеффинс. Ненавидя Элинор и желая разоблачить ее как убийцу, она тем не менее отказывалась свидетельствовать открыто, так как боялась гнева старого Карвера по поводу обвинения его любимицы». Заявляю, что поверить этому не мог бы никто, находящийся в здравом уме, даже тот, кто все еще верит в виновность Элинор. Что говорится в рапорте самого Эймса? «Информатор соглашался подтвердить вышеупомянутые заявления в суде».
В суде — понимаете? Это все равно что говорить, будто у вас есть тайна, о которой вы боитесь даже прошептать в вашем собственном доме, но не возражаете услышать о ней по радио. Если миссис Стеффинс боялась говорить об этом приватно, страшась реакции Карвера, то она едва ли бы рискнула делать это в зале суда.
Я уже сказал, Хэдли, что кое-какие вещи в рапорте Эймса звучат весьма сомнительно. Вот одна из них. Если вы утверждаете, что миссис Стеффинс была обвинителем, то вы должны согласиться, что она также была и убийцей. Кто бы ни опутал Эймса всей выявленной паутиной лжи, он сделал это с одной целью — завлечь Эймса в дом на верную гибель. По словам Эймса, известная ему особа заявила, будто видела в распоряжении обвиняемой — не будь Эймс таким скрытным, он написал бы «в распоряжении Элинор Карвер», и это стало бы для девушки еще одной ступенькой на эшафот, — «часы, предоставленные «Гэмбриджу» на время Дж. Карвером». Ну и где же эти часы? Не здесь, вместе с другими тщательно приготовленными уликами. Их никогда здесь и не было. Они служили приманкой для Эймса — в буквальном смысле его смертным приговором, подобно тому как часы-череп работы Маурера должны были стать приговором для Элинор. Что еще видел обвинитель? Элинор сжигала пару окровавленных лайковых перчаток в вечер убийства в универмаге. Хэдли, вы когда-нибудь пробовали сжечь лайковые перчатки? Попытайтесь сделать это, разведя костер в вашем заднем саду, но знайте, что только очень необычная женщина могла бы принести эти уличающие ее трофеи домой с Оксфорд-стрит и провести следующие двадцать часов у огня, терпеливо превращая в пепел дубленую кожу… Прочтите снова рапорт Эймса. Изучите все несоответствия, слишком изощренное поведение обвинителя, его настойчивые требования секретности, противоречие между его готовностью все рассказать и упорным нежеланием открыто привести Эймса в дом, что, казалось, было сущей мелочью в сравнении с остальным. И вы увидите, что этому может быть лишь одно объяснение.
Итак, мы наконец подходим к началу перечня. Мой второй пункт указывает, что убийца Эймса не был убийцей в «Гэмбридже» по причинам, которые я привел. Мой первый пункт обозначает саму суть дела и вывод, к которому нас намеревались привести: что если мы принимаем все прочие алиби, то подозрения должны сосредоточиться на Лючии Хэндрет или на Элинор Карвер. Но и от этой альтернативы нас избавили почти сразу же, когда мисс Хэндрет предъявила слишком надежное алиби, чтобы подвергать его сомнению. Тогда я убедился, что именно Элинор предстояло стать жертвой одного из самых коварных и изобретательных преступных планов, какие только запечатлелись в моей памяти.
