Но мой друг покачал головой.
— Думаю, все обстоит не совсем так, Уотсон. Если бы эта дама испытывала непомерную гордость оттого, что вышла замуж, она бы подписывалась «миссис Генри Кэбплеже», или «миссис Джордж Кэбплеже», или как уж там зовут ее супруга… Но вы правы по меньшей мере в одном отношении. В слове «миссис» есть нечто странное, даже тревожащее. Она слишком настаивает на этом обстоятельстве.
— Но, мой дорогой друг!..
Внезапно Холмс встал и направился к своему любимому креслу. В гостиной горели газовые лампы, и веселый, яркий свет подчеркивал мрачную тьму за окнами и унылый звук непрестанно моросящего дождя.
Но Холмс не стал усаживаться в кресло. Глубоко задумавшись, хмуря брови, он протянул руку к левому углу каминной полки. Искреннее волнение охватило меня, когда Холмс прикоснулся к своей скрипке, старому и любимому Страдивари, до которого мой друг, пребывая в дурном настроении и унынии, не дотрагивался, как он говорил, уже несколько недель.
Блики света вспыхнули на атласной древесине, когда Холмс поднес скрипку к подбородку и взмахнул смычком. Но тут же мой друг заколебался. Опустив инструмент и смычок, он издал нечто вроде рычания.
— Нет, мне не хватает данных, — сказал он, — а теоретизировать без фактов — слишком грубая ошибка.
Ну, по крайней мере, — сказал я, — приятно думать, что я извлек из телеграммы все, что возможно.
— Телеграмма? — произнес Холмс таким тоном, словно никогда в жизни не слышал такого слова.
— Да. Или я что-то выпустил из виду?
— Ах, Уотсон, боюсь, что почти все ваши выводы неверны. Женщина, отправившая телеграмму, замужем уже много лет, и она далеко не молода. По происхождению она шотландка или американка, хорошо образована и прекрасно воспитана, но брак ее неудачен и у нее чересчур властный характер. С другой стороны, возможно, что она обладает весьма интересной внешностью.
Лишь несколько мгновений назад я надеялся, что вот-вот к Шерлоку Холмсу вернется такое настроение — боевое и энергичное и что в его глазах вспыхнет прежний задиристый огонь. Но тут… ярко расписанные фарфоровые тарелки подскочили на снежно-белой скатерти, когда я грохнул по столу кулаком.
— Холмс, на этот раз вы зашли чересчур далеко в ваших шутках!
— О, дорогой Уотсон, я прошу меня извинить! Я и понятия не имел, что вы отнеслись к делу с такой серь…
— Стыдитесь! Конечно, считается, что в Хэмпстеде и Хайгейте могут жить лишь крайне вульгарные люди, и даже сами эти названия произносятся обычно весьма презрительным тоном! Но вы! Вы смеетесь над несчастной необразованной бедняжкой, возможно находящейся в отчаянном положении!
— Ну, это вряд ли, Уотсон. Конечно, необразованная женщина может попытаться написать слово «иррациональный», но вряд ли ей удастся обойтись при этом без ошибок. Ну а поскольку она сообщает нам, что подозревает махинации с бриллиантами, то вряд ли можно предположить, что она живет в тяжкой нищете.
— Но вы утверждаете, что она замужем много лет? И неудачно?
— Наш век — век благопристойности, Уотсон, и должен сказать, мне это нравится.
— Что вы подразумеваете под этим?
— Лишь женщина, состоящая в браке много лет и, следовательно, далеко не молодая, может с такой свободой написать в телеграмме — под взглядом почтового клерка — о своей уверенности в иррациональности всех мужей. Вас интересует, как возникла мысль о несчастливом браке и властном характере? Это вторичный вывод: поскольку обвинение в иррациональности явно относится и к ее собственному мужу, этот брак должен быть весьма неудачным…
— Но ее происхождение?!
— Прошу вас, перечитайте еще раз телеграмму. Только шотландцы или американцы могут сказать «буду», тогда как англичанин, будь он даже не слишком образован, скажет все-таки «приеду» или «зайду». Вы что-то спросили?
— Я… я… минуточку! Но вы заявляете, и не предполагая, а утверждая, что женщина должна быть хороша собой!..
— Ах, но я сказал, что это лишь возможно. И это предположение следует отнюдь не из телеграммы.
— А откуда?
— Ну, вспомните, разве я не говорил вам, что уверен — она держит салон красоты? А подобные дамы крайне редко обладают непривлекательной внешностью, поскольку тогда им просто не удастся рекламировать свою работу. Но, если я не ошибаюсь, наша клиентка уже прибыла.
Холмс еще не закончил фразу, когда мы услышали громкий и решительный звонок у входной двери. Затем нашей гостье пришлось подождать, пока ее впустят и проводят в гостиную. Шерлок Холмс, отложив скрипку и смычок, терпеливо смотрел на дверь, ожидая появления миссис Глории Кэбплеже.
Она оказалась и в самом деле хороша собой — высокая, величавая, с почти королевской осанкой, — но, возможно, излишне надменная; у нее были очень пышные черные волосы и холодные голубые глаза. Поверх дорогого платья из темно-синего бархата на ней была соболья шубка, а на голове красовалась бежевая шляпа, украшенная большой белой птицей.
Отмахнувшись от моей попытки помочь ей снять шубку, дама, пока Холмс учтиво представлялся ей и представлял меня, обшарила взглядом гостиную и, похоже, составила не слишком благоприятное мнение о нашем скромном убежище с потертой медвежьей шкурой, изображающей собой коврик перед камином, и с запятнанным кислотами химическим столом. Но все же она согласилась сесть в предложенное ей мое любимое кресло, а усевшись, вдруг нервно стиснула руки в белых перчатках.
— Вот что, мистер Холмс, — произнесла она вежливо, но твердо и энергично. — Прежде чем я рискну доверить вам свои проблемы, я должна выяснить, какой гонорар вы берете за свои профессиональные услуги.
После короткой паузы мой друг ответил:
— Мой гонорар никогда не меняется, исключая те случаи, когда я отказываюсь от него совсем.
— Ах, мистер Холмс, я боюсь, что вы рассчитывали воспользоваться слабостями несчастной женщины. Однако вам это не удастся.
— В самом деле, мадам?
— Да, сэр. Но прежде чем я найму вас как, простите, профессионального шпиона и доверюсь вам, я, чтобы не подвергнуться риску изрядно переплатить, должна все же еще раз повторить вопрос о гонораре.
Шерлок Холмс встал.
— Боюсь, миссис Кэбплеже, — улыбаясь, сказал он, — что те ничтожные таланты, которыми я обладаю, вряд ли окажутся полезными в решении вашей проблемы, и я сожалею, что вы обеспокоили себя этим визитом. Всего хорошего, мадам. Уотсон, вы не будете так добры проводить нашу гостью вниз?
— Стоп! — воскликнула миссис Кэбплеже, закусив губу.
Холмс пожал плечами и вновь погрузился в кресло.
— Вы жестко ведете дело, мистер Холмс. Но я бы не пожалела десяти шиллингов, а то и гинеи, чтобы узнать, с чего это вдруг мой муж принялся лелеять, обожать и обожествлять дрянной обшарпанный зонтик и почему не расстается с ним ни на минуту, даже ночью!
