– Не впутывайся в это, Эгберт, – резко оборвал его
инквизитор. – Пожалуйста.
Хозяин Копаньца кашлянул, нервно потер ладони. Гжегож Гейнче
молча кивнул, давая знак, чтобы Горн продолжал говорить.
– Второго такого случая, – сказал Горн, –
больше не будет.
Гейнче молчал, приложив ладони ко лбу, так, чтобы скрыть
глаза.
– Грелленорта, – продолжал дальше гуситский
шпион, – в Сенсенберге нет. С большинством своих головорезов он поехал на
лужицкое пограничье, охотиться на нашего общего знакомого, медика Рейнмара из
Белявы. Потому что он узнал, что Рейневан…
Инквизитор отвел ладонь от своего лба. Горн замолчал под его
взглядом.
– Да, – откашлялся он. – Признаю. Это
благодаря мне Грелленорт проведал о Рейневане. Это я сделал так…
– Мы уже знаем, – перебил Гейнче, – что ты
сделал.
– Рейневан выпутается… Он всегда выпутывается…
– Ближе к делу, Горн.
– В Сенсенберге осталось всего несколько Всадников.
Объединенными силами мы справимся с ними вмиг. И спалим это змеиное гнездо,
очаг зла. Лишим Грелленорта его логова, центра террора, чернокнижной базы,
источника гашш’иша и других наркотиков. Посеем сомнения и страх среди его
Всадников. Ускорим его крах.
– Ха! – Эгберт де Кассель потер ладони, посмотрел
на инквизитора, промолчал.
– Недавно, – медленно начал Гжегож Гейнче, –
я встретился с точкой зрения, что терроризм является злом и ведет в никуда. Это
не подлежит сомнению. Существует, однако, одна вещь, хуже терроризма: методы
борьбы и с ним.
Долго царила тишина.
– Что ж, – заговорил наконец инквизитор. – Ad
majorem Dei gloriam, цель оправдывает средства… Так что вперед на Сенсенберг. Viribus
unitis
[222]
… Стой, стой, спокойнее, куда ты, Горн? Я не
закончил мысль. Мы заключаем перемирие, будем действовать сообща. Но при
определенных условиях.
– Слушаю.
– Не желая назвать наше перемирие хрупким, назову его
временным. Ты еще не свободен, я хочу после Сенсенберга с тобой поговорить.
Обменяться информацией. И установить объем… взаимных услуг… В будущем.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты хорошо знаешь, что. Ты что-то дашь, я что-то дам.
Чтобы нам лучше и уютнее говорилось, я обособлю тебя. Не в тюрьме. В монастыре.
– Коль так, – улыбнулся Урбан Горн, – то,
пожалуйста, в женском. Например, в том, в котором ты держишь невесту Рейневана.
– О чем ты, черт возьми, говоришь? – вскипел
Гейнче. – Какая невеста? Уже который раз доходят до меня эти бредни. Я
должен… Святая Курия должна была похищать и прятать панну? Это какой-то абсурд!
– Ты утверждаешь, что это не Инквизиция содержит в
заключении Ютту Апольдовну?
– Именно так я утверждаю. Хватит этих бредней, Горн.
Перед нами sanctum et gloriosum opus.
[223]
Сенсенберг и Черные
Всадники.
– Мы справимся, потому что мы вместе. – Эгберт де
Кассель встал, ударил кулаком по столу. – А вместе мы сила! В путь, с
Богом! Если Бог с нами, кто против нас?
– Si Deus pro nobis, – поддержал Гейнче, –
quis contra nos?
[224]
– Když jest Bůh z námi, –
закончил с улыбкой Горн, – i kdo proti nàm?
Они поехали, не теряя времени, вскачь, сорок пять коней,
копанецкий отряд, кнехты инквизитора, наемники Горна. Ехали в направлении
Качавских гор; дорогу Парсифаль подробно не запомнил, будучи в состоянии
перманентного и близкого к дрожи возбуждения. Через какое-то время они оставили
за спиной последние деревушки, последний след человеческого обитания, оказались
среди дикой пустоши, в Силезии, которой Парсифаль не знал. Уверенный в полном
триумфе цивилизации, он с изумлением смотрел на древний дремучий лес, которого
не касался топор. На каменистые, бесплодные, изрезанные ярами пустыри, на
которые, наверное, годами не ступала нога человека.
А потом они увидели. Крутой, осыпающийся обрыв. Вершину,
которая поднималась за ним. А на вершине – руины замка, оскалившуюся
крепостными зубьями миниатюру рыцарского замка со Святой Земли.
К замку вел извилистый овраг. При входе в него их встретила
картина того, что осталось от предшественников. Воинственное лицо Эгберта де
Кассель стало бледным, побледнели закаленные в боях армигеры. Кнехты осеняли
себя крестным знамением, некоторые начинали громко молиться. Парсифаль зажмурил
глаза. Несмотря на это, он видел. Зрелище врезалось в память.
Вход к яру почти полностью был загроможден большой грудой
костей. Вовсе не беспорядочной. Кто-то потрудился, чтобы из черепов, костей
таза, бедренных и сплетенных с ребрами голенных костей выложить приветственную
декорацию, что-то наподобие триумфальной арки. Тошнотворный смрад доказывал,
что конструкция находилась в постоянном развитии, что-то было в нее добавлено
совсем недавно.
Кони не хотели идти, начали храпеть, метаться и бить
копытами. Не было выхода, пришлось их оставить. Спешенный отряд двинулся
оврагом. Возле спутанных лошадей господин де Кассель приказал нести дозор
четырем кнехтам. Под командованием армигера. И Парсифаля фон Рахенау.
Таким образом, Парсифаль фон Рахенау, формально будучи
полноправным участником взятия Сенсенберга, самого взятия не видел вообще. В
частности, он не видел ужасной смерти трех кнехтов, которых в воротах замка
обрызгала огнем магическая ловушка. Не видел, как наемники Горна в тяжелой
битве уничтожили во дворе четырех Черных Всадников. Как на кнехтов инквизитора,
которые вторглись в алхимическую лабораторию, напал уродливый карлик, гном или
какое-то иное исчадие ада, швыряя в них бутылями с едкой кислотой. Как
чудовище, которого в ответ забросали факелами, само сгорело живьем.
Парсифаль не видел последний бой, который провели де Кассель
и копанецкие армигеры с пятью последними Всадниками, окруженными в рыцарском
зале. Не видел, как их в конце концов посекли, просто порубили на куски. Не
видел, как их кровь брызгала на стены и фрески на стенах. На Иисуса, который во
второй раз падал под крестом, на Моисея с каменными скрижалями, на Роланда в
битве с сарацинами, на въезжающего в Иерусалим Готфрида Бульонского. И на
Персиваля, стоящего на коленях перед Граалем.
